— Я не знала, граф, что вы такой милостивый. (3)

Марья Савишна Перекусихина, постоянно находившаяся при Екатерине как заботливая прислужница в болезнях Императрицы и как доверенная домашняя собеседница, женщина добрая, и хотя неученая, но от природы умная и безпредельно преданная ей, была любима Государынею и осыпаема ее благодеяниями. Она пользовалась общим уважением в городе и при дворе, даже многие вельможи искали ее знакомства и, следовательно, честолюбие ее должно бы было быть совершенно удовлетворено. Но блеск, отличия, преимущества, которыми пользуются знатные особы по правам или заслугам, близость к Монархине, ласки и милости той, пред которою все благоговело, к которой и венценосцы являлись как бы на поклонение, вскружили ей голову, и она желала чего-то большего, нежели возможно было ей желать.

Однажды, в часы ласкового и благосклонною с нею разговора Императрицы, она решилась высказать то, что так чувствительно щемило ей сердце.

— Вы, Государыня, — сказала она, запинаясь и с приметным смущением, — всегда так милостивы, так благосклонны ко мне, но… если б… при всем дворе вашем… когда-нибудь… вы удостоили бы меня хоть одною словечка… Пусть бы видели…

— Хорошо, Марья Савишна, хорошо, я это сделаю, — было ответом.

Прозорливый ум Екатерины тотчас постиг этот припадок дворских болезней и уже нашел ему врачевание.

При первом парадном представлении ко двору Государыня, принявши вельмож и придворных дам и удостоив их милостивой своей беседы, ласкою и весело подзывает к себе Марью Савишну и в доказательство отличной своей доверенности говорит ей на ухо, но вот что говорит:

— Дура ты, дура, Марья Савишна, что тебе прибудет от этого, что я при всех говорю с тобою?

Марья Савишна низко поклонилась и отошла в сторону. Придворные осыпали ее со всех сторон вопросами: что Государыня вам сказала? Но уста Марьи Савишны хранили тайну. Она всем отвечала только: «Государыня ко мне очень милостива». (3)

В 1787 году, во время путешествия Екатерины II в Крым, на одном ночлеге Марью Савишну Перекусихину поместили в комнату, наполненную чемоданами и дорожными припасами. Екатерина, войдя к ней, с изумлением и сожалением сказала:

— Неужели ты забыта?

Как ни старалась Перекусихина успокоить Императрицу, Екатерина потребовала князя Потемкина к себе и с неудовольствием заметила ему:

— Заботясь обо мне, не забывайте и моих ближних, особливо Марью Савишну — она мой друг, чтобы ей всегда было так же покойно, как мне. (3)

Как-то зимою Екатерина сделалась нездорова, и лейб-медик Роджерсон предложил ей лекарство. Она воспротивилась, сказавши:

— Лекарство помешает моим занятиям, довольно и того, что посмотрю на тебя.

Рожерсон, зная ее упорство, предложил вместо лекарства прогулку в санях. Государыня согласилась, почувствовала облегчение, провела покойную ночь, но на другой день головная боль снова возобновилась. М. С. Перекусихина стала советовать опять санную прогулку.

— Довольно одного раза, — отвечала Екатерина. — а то станут говорить, что я катаюсь по ночам, и подумают, что у меня мало дела. (3)

Престарелый камердинер Императрицы Елисаветы Петровны и в царствование Екатерины продолжал свою службу, которая состояла в том, что ему несколько раз в год позволено было поутру подавать Императрице кофей. Однажды граф Воронцов явился к Императрице с докладом в ту минуту, когда ей, по обыкновению, подавали кофей; он увидел 80-летняго старца, едва движущегося на ногах, который принес на серебряном подносе кофейный прибор и после церемониальных поклонов того времени поставил его на стол пред Государыней и стал почтительно в отдалении на свое место. По окончании этого завтрака, он поклонился Императрице, приблизился к ней и протянул свои руки, сложенные одна на другую. Императрица положила на них свою руку, которую он благоговейно поцеловал, сделал снова церемониальный поклон, взял дрожащими руками поднос и, счастливый в душе своей, удалился. Нетерпеливый докладчик изъявил Государыне свое удивление, что неужели нельзя заменить престарелого человека молодым и не безпокоить его почтенную старость.

— Вы ошибаетесь. — сказала Екатерина, — это не безпокойство для него, а счастие, я это наверное знаю. Уважая его усердие, я не скучаю его медленностию. Я не хочу ускорить его смерть, лишив его удовольствия мне служить. (3)

Раз, не находя в своем бюро нужной бумаги. Екатерина позвала камердинера своего, Попова, и приказала всюду искать бумагу. Долго перебирали все кипы. Екатерина сердилась. Попов хладнокровно доказывал, что она сама куда-нибудь замешала бумагу, что никто у нее со стола не крадет и что она напрасно на него сердится. Неудачные поиски и рассуждения камердинера привели Императрицу в такой гнев, что она выгнала Попова из кабинета. Оставшись одна, она снова начала пересматривать каждый лист и наконец нашла нужную бумагу. Тогда Государыня приказала позвать Попова, но он не пошел, говоря:

— Зачем я к ней пойду, когда она меня от себя выгнала.

— Досада моя прошла, — сказала Екатерина, — я более не сердита, уговорите его прийти.

Попов явился.

— Прости, меня, Алексей Степанович, — ласково промолвила Императрица. — я перед тобой виновата.

— Вы часто от торопливости на других нападаете, — угрюмо отвечал Попов. — Бог с вами, я на вас не сердит. (3)

Однажды во время обеда Императрица Екатерина вспомнила о плодах, которые незадолго перед тем ей подавали и которые ей понравились, и сказала камер-лакею, служившему за столом: