Шрифт:
Впервые глаза поручика сверкнули ненавистью. Но он тотчас взял себя в руки и сказал с натянутой презрительной усмешкой:
«Вы смелые люди! А нам нужны смелые и сильные люди! Мы умеем их ценить!»
«Вам нужны подлецы! — сказал мой младший брат. — Подлецы и холуи! Что осталось бы от вашей силы, если б некому было лизать вам сапоги?»
«Сейчас мы говорим как люди, по-хорошему!» — недовольно заметил офицер.
«А откуда вам взять смелых и сильных людей? — взволнованно продолжал брат. — Стоит кому-нибудь поднять голову, как вы тотчас же втаптываете его в грязь… Люди около вас мельчают и мельчают!»
Поручик нервно взмахнул хлыстиком.
«Брат! — сказала сестра. — Не унижай себя, не спорь с ним!»
Офицер снова поглядел на нее. Лицо у него разгладилось, он лизнул кончиком языка свои не по-мужски красные губы.
«Ты хорошенькая!.. — обронил он. — И, надо полагать, не девственница… Насколько я знаю, вы пренебрегаете такими буржуазными предрассудками!»
Сестра побледнела, но ничего не ответила.
«Ведь вы за свободную любовь, не так ли? — презрительно продолжал он. — За свободные сношения?»
«Мерзавец!» — грубо оборвала его сестра.
Поручик нагло разглядывал ее, слегка помахивая хлыстиком.
«Ты там, наверное, спала со всеми подряд! — сказал он. — Выбрать одного — это, по-вашему, значит нарушить равенство!»
«Ты играешь со смертью!» — сказал мой младший брат.
«Неужели? — с издевкой рассмеялся поручик. — А не наоборот?»
«Нас трое здоровых мужчин! — сказал брат. — Если разом набросимся, — задушим, И пикнуть не успеешь!»
«А охрана?..»
«Не пикнешь!» — повторил брат.
Офицер продолжал разглядывать сестру. Видно было, что он ничуть нас не боится.
«А может быть, я и ошибаюсь! — сказал он. — Возможно, что коммунизм еще не отравил тебя до конца?..»
Сестра еле заметно усмехнулась.
«До конца! — сказала она. — Дальше некуда…»
«Есть у тебя кто-нибудь?»
«Я умру чистой! — сказала она. — Этого у меня никто не отнимет…»
«Ну, а если я отдам тебя солдатам? — сказал поручик. — Они славно постарались сегодня… заслуживают такой награды!»
Он сказал это твердым, ледяным тоном. Мы похолодели и не смогли вымолвить ни слова. Отец молчал как в воду опущенный, замолчал и брат учитель. Казалось, его разом лишили всех сил и он потерялся.
«Все зависит от меня! — сказал поручик. — Только от меня, и ни от кого другого! Запомните это хорошенько!»
Он встал, подошел к окну и выглянул наружу. Ночь была лунная, и листва на деревьях серебрилась. Жизнь за окном показалась мне такой далекой, недостижимой и забытой, словно прошли века с тех пор, как мы, покинув ее, оказались в каком-то ином, потустороннем мире.
Офицер молча смотрел в окно. Очевидно, он усиленно размышлял, потому что лицо его стало сосредоточенным. И мы молчали, бессмысленно глядя на его высокие лаковые сапоги. Сейчас уже никто и не думал набрасываться на него. Нам оставалось только ждать. Мы знали, что он решает нашу судьбу. Тогда-то я и понял впервые, какой страшной силой обладает тот человек, в руках которого твоя жизнь.
Наконец поручик обернулся и окинул нас безразличным взглядом.
«Могу расстрелять вас сегодня же ночью! — сухо сказал он. — Без суда и следствия!.. Могу предать военному суду! Могу и отпустить… Все зависит только от меня!..»
«Не отпустишь! — сказал старший брат. — Если отпустишь, погоны сорвут!..»
«Мои погоны, — сказал офицер, — может снять только царь… Никто другой — только царь!..»
«Не говори с ним!» — мрачно сказал учитель.
«А нам и не о чем больше говорить, — сказал офицер. — Вот что я предлагаю. Девчонка останется со мной… Понятно?..»
«Задушим!» — пробормотал сквозь зубы учитель.
«Молчи, дурак! — резко и грубо прикрикнул на него офицер. — Когда говорю — слушай! Если она согласится, отпущу троих из вас, и первым делом, конечно, девчонку!»
Он мельком оглядел нас.
«И тебя!» — сказал он, указав на меня хлыстиком.
«И тебя!» — показал он на старшего брата.
Наступила немая, страшная тишина.
«А вас двоих, — добавил он, — предам военному суду… Не знаю, сколько вам дадут… Если дело затянется, возможно, спасетесь от пули!»
Сестра обернулась и посмотрела на меня. В ее испуганных глазах стояли слезы, и я понял, что в ту минуту она боялась не за себя, а за меня.
Поручик снова присел на кушетку.