– Первые сорок восемь часов – показательные, – говорит Уолтер Пенни. – Если человек выдержит эти двое суток, дальше почти наверняка все будет хорошо. Пока нам только одного пришлось изъять из программы.

– Джордж обо всем этом знает?

– Да, – отвечает главврач. – Мы с ним это проговорили.

– Я ему фотографии показывал, – добавляет Уолтер Пенни.

– У нас был сегодня утром неофициальный разговор о юридических последствиях.

– И что он думает?

– Если честно, – отвечает главврач, – то чувства у него смешанные.

– Что вполне понятно, – добавляет Мэнни.

– Да, – соглашается главврач. – Вы хотели бы его видеть, или боитесь?

Я молча смотрю на него в упор.

– Я же просто спросил.

Совещание заканчивается повторным рукопожатием с Уолтером Пенни, и я, как ни странно, поздравляю его с новаторским проектом, с боевым духом, с устремлением.

– Мы работаем на совесть, – отвечает он.

Трудно было бы отличаться от Уолтера Пенни больше, чем отличаюсь я, но по какой-то необъяснимой причине он мне нравится. Уолтер из тех ребят, которых хочется иметь в команде, когда машина ломается на далекой пустой дороге или когда самолет терпит крушение в снежных горах…

Джордж у себя в палате, один.

– Мне абзац, да?

Я сажусь на край кровати.

– Абзац мне, – повторяет он. – И лекарств не дают. Последний месяц сокращают и сокращают, снимают, так что сейчас я такой, как есть. О натюрель. Абзац мне.

– А нельзя на это посмотреть иначе? – Он поднимает на меня злые глаза. – Вроде как вытащил карточку «освобождение из тюрьмы»?

– Ты кретин, – говорит Джордж.

– Все-таки это не тюрьма и не дурдом.

– Они меня, блин, волкам скормят.

– Наверное, не время сейчас об этом говорить, но я твоему адвокату никогда не доверял. Он в одной постели с главврачом вот этого заведения.

– Они не в постели, а в родстве, кретин ты.

– Я не уверен, что они руководствуются твоими интересами.

– Так мне сейчас на переправе адвоката менять?

– Это позволило бы тебе выиграть время.

– Абзац мне! – Джордж в панике. – Меня шлют в глушь, в холодную ночь, жить среди людей, которые хуже зверей.

– Сейчас весна, Джордж. С каждым днем будет теплее и теплее, и каждая ночь тоже будет все теплее – близится лето, Джордж. Вспомни, как ты всегда хотел поехать пожить на природе. Ты же любил медведя Йоги и все такое, и ты страшно переживал, что у нас настоящего двора не было.

– Это же, блин, не Йеллоустонский парк! Мне запустили чип в шею и засадили противостолбнячную прививку – рука горит, раздулась, как бейсбольный мяч. А завтра против бешенства.

– Понимаешь, Джордж, выбор у тебя ограничен. Попробуй. Если не понравится, посмотрим, что еще есть.

– Ты всегда был таким дураком? – Джордж смотрит мне в глаза. – Помню, что ты туго соображал, но таким дебилом не был.

– Не знаю, что тебе сказать. Хочешь, расскажу малость, как живу, как дети, Тесси и котята?

– Что еще за Тесси?

– Твоя собака.

– Так бы и говорил, – бурчит он с интонацией «ну, теперь хотя бы понятно».

– Она благоденствует. – Джордж кивает. – Дети, похоже, тоже находят свой путь. – Он снова кивает. – Послушай, Джордж, я знаю, что это нелегко. Ситуация необычная – и что это заведение закрывается, и эта идея о новой программе, но если серьезно, может, ты смог бы обернуть ее себе на пользу. Ты делал такое, чего те парни не делали никогда. Пусть они воровали – ты тоже наверняка это делал, они убивали – и ты тоже. Но многие ли из них годами держались на работе или управляли телевизионными сетями? – Звучит так, будто я его воодушевляю, уговариваю вернуться на ринг: ты еще можешь один раунд провести, еще не все кончено. – Ты зол и страшен не меньше, чем эти парни. Помнишь, как ты меня укусил?

– Случайно.

– Вовсе не случайно, до крови. Кожу сорвал.

Джордж молча пожимает плечами.

– Я про то, что ты вполне сможешь. Помнишь, как мы надевали старую папину военную форму и играли в подвале? Ты – полковник Роберт И. Хоган.

Джордж произносит реплику из «Героев Хогана».

– Вот именно. – А затем цитирует еще одну фразу: – Вот это боевой дух. Ты сможешь. Далеко не загадывай, представь себе, что это летний лагерь «Аутвард баунд». И мы его штурмуем отсюда. О’кей?

Он кивает и отвечает по-немецки.

Когда я встаю, чтобы уйти, Джордж крепко меня обнимает. Пожалуй, слишком крепко. Я лезу в карман.

– Кое-что тебе принес, – говорю я, протягивая ему батончик «Херши» с миндалем.

У него выступают слезы на глазах. Бабушка всегда давала нам по батончику с миндалем: открывала свою огромную сумку, засовывала туда руку и вытаскивала – по одному на каждого.

– Спасибо, – говорит он. И снова меня обнимает.

– Можем переписываться. И я буду к тебе приезжать раз в пару месяцев, а у тебя все будет нормально.