Через два дня пропавшую девушку находят в мусорном баке.

Мертвую.

Меня рвет.

Газеты объявляют о «трагической развязке».

Понимаю, я ни при чем, но чувствую себя виноватым. Тут, наверное, сказывается вина перед Джейн, перед Клер, вина за мои интернетные эскапады и вина перед женщиной из «Эй-энд-пи», – то ли она и есть убитая девушка, то ли нет. Пусть это нелогично, но я по-настоящему глубоко чувствую себя преступником, вопреки попыткам изо всех сил себя реабилитировать. И когда ко мне придут копы – это только вопрос времени.

Идут часы.

Дни.

Если бы у меня не было иных обязанностей, я бы подумал о самоубийстве. Конечно, реакция преувеличенная, но меня захлестывают чувства вины, стыда и ответственности. И не только по поводу убитой девушки. Я понимаю, что приношу вред всем – как будто эта девушка, и Нейт, и Эшли – были не на самом деле, как будто ничего не существовало на самом деле, лишь какие-то подводные течения. Они все стали реальными, только когда я их узнал. До того меня ничто не трогало. Глубина теперешнего восприятия всего на свете ужасает, когда не парализует.

И меня снова рвет.

В тот вечер перед самыми сумерками раздается дверной звонок. Она нетерпеливо стоит на ступенях.

– Я думал, тебя убили, – говорю я.

– Войти можно?

Я одновременно злюсь и радуюсь. Но терпеть незнание и неизвестность больше не намерен.

– Кто ты?

Она молчит.

– У тебя документы убитой девушки.

– Я их нашла.

– Где?

– В мусорном баке.

– Ты должна сообщить в полицию.

– Не могу.

– Я не стану продолжать этот разговор, пока ты не назовешь свое настоящее имя и адрес.

Я даю ей листок и ручку. Она пишет и отдает мне листок, где значится: «Аманда Джонсон».

– Иду тебя гуглить, – говорю я, удаляясь. Входную дверь оставляю открытой.

– Можешь добавить имя моего отца – Сайрус, или Сай.

– Так и сделаю! – кричу я из глубины дома.

Как сообщает Интернет, отец ее, Сайрус, ныне под восемьдесят, был главной шишкой в одной страховой компании и вынужден был уйти после разразившегося скандала.

– Он деньги украл! – кричит она с порога.

– По-видимому, – отвечаю я. – А ты была подружкой на свадьбе своей младшей сестры Саманты и играла на флейте, «подававшая когда-то надежды флейтистка»… ты все еще играешь на флейте?

– Да иди ты, – отвечает она, заходя в дом и обнаружив меня за столом Джорджа. – Я тебе говорила, что играла.

– Так как вышло, что у тебя удостоверение убитой девушки?

– Я же тебе сказала – нашла.

– Я же тебя спросил – где?

– В мусорном баке на парковке возле церкви.

– И в полицию не сообщила?

Она отрицательно мотает головой.

– Почему?

– Потому что не сразу сообразила, и потому что я туда хожу и не хочу, чтобы пришлось перестать ходить.

– В церковь?

Она кивает.

– По воскресеньям?

– На неделе. – Она запинается. – У меня есть проблема.

– Пьешь?

Она мотает головой.

– Наркотики?

– Нет.

– Секс? – спрашиваю я с некоторым чувством вины.

И снова она мотает головой.

– А что?

Она начинает плакать.

– Настолько все серьезно?

Она молча кивает.

– Расскажи, – настаиваю я. – Аманда, мне можно рассказать.

– Нет, – отвечает она. – Если расскажу, ты мне никогда больше не будешь верить.

– Можно подумать, я тебе сейчас верю.

Она смеется – и снова плачет.

– В магазинах воруешь? Переедаешь?

– Стегаю, – выпаливает она. – Стегальщица я.

– Ну, бывает. Но ты же стегаешь только тех, кто хочет?

– СТЕГАЮ ОДЕЯЛА! – орет она. – Я, блин, СТЕГАЮ ЛОСКУТНЫЕ ОДЕЯЛА! И если пойду в полицию, а потом вся эта мерзкая история всплывет, и будет жуткий скандал, и я еще более одинокой стану, чем сейчас!

– Ты знаешь, кто убил девушку?

– Нет.

– Ну вот, уже что-то.

Она все еще плачет.

– Я лгунья! – выкладывает она.

– То есть знаешь, кто убил?

Она мотает головой.

– Я патологическая лгунья. Лгу всегда и обо всем. Вот почему я хожу в ту группу в церкви – группа для лжецов, и даже там я лгу. Про одеяла – это я так, соврала. Если я расскажу полиции, там подумают, что я вру и для того и пришла. Вот почему тогда мне так важно было тебе сказать про ту слойку, что я купила тебе в подарок и сама съела.