Обер-рунт, много наобещавший барышне Сусанне Юрьевне, в продолжение четырех дней ничего не сделал, тщетно проискав, где скрывается Гончий. Сведения его оказались ошибочными, или молодой малый, почуяв намерение Турки, переменил место укрывательства… Быть может, искусный сыщик по природе и успел бы в своем немудренном для него предприятии, но вдруг с ним самим приключилось нечто совсем непонятное…

Однажды около полуночи, близ дома раздались крики, стоны, скорее даже какое-то звериное рычание… Прохожие, а затем и половина дежурной дюжины — все побежали на эти дикие вопли.

За углом дома в нескольких шагах от двери, ведущей на баринову винтушку, лежал на земле Змглод, и не в беспамятстве, а бился как бы в судорогах, ревел как зверь, рвал на себе волосы и даже платье, стукался головой об землю и бешено кричал что-то непонятное на своем туркином языке.

На вопросы всех сбежавшихся Змглод не только не отвечал, но продолжал биться и реветь, даже не замечая окруживших его.

Рунт, стоявший около него истуканом, от удивления не мог, собственно, ничего объяснить… По его словам, не случилось ничего особенного… Они оба стояли и разговаривали о чем-то… Кто-то такой женского пола с закутанной в платок головой прошел к двери мимо них… Обер-рунт пошел, проводил за дверь эту фигуру, а затем, выйдя обратно, упал и забился на земле. Вот, все, что рунт видел.

Пролежав с полчаса, стихнув, Змглод не пошел, а поплелся, как пришибленный, домой, в главное здание полиции.

Наутро барину доложили все приключившееся и прибавили, что обер-рунт в постели лежит как бы в помертвелом состоянии.

Разумеется, Аникита Ильич тотчас же приказал Вениусу навестить больного и доложить, в чем дело… Он предупредил доктора, что не удивится, если окажется, что его верного слугу кто-либо опоил ради мести.

— После такого происхождения, какое было с Санной, этакое со Змглодом уж и не удивительно, — сказал Аникита Ильич.

Вениус навестил больного и опросил. Сначала Змглод упорно молчал и не хотел отвечать доктору, но, узнав из его слов, что он должен немедля доложить о его болезни барину, он вдруг как бы очнулся.

Дикими глазами поглядел он на Вениуса… а затем на все его вопросы отвечал согласием, объяснил, что у него горит нутро, болит голова, ломит тело, крючит и ломает руки и ноги. Он столько насказал Вениусу, или, вернее, отвечая утвердительно на все вопросы, столько принял на себя хворостей, что немец понял болезнь и сказал про себя себе самому:

«Gar nichts… Совсем не болен телом… Но страшно заболел душой».

Змглод выразил согласие лечиться и глотать и делать все, что прикажет доктор Вениус, понявший, что согласие этого лукавого человека доказывает прямо, что он хочет скрыть истинную причину и притвориться хворым.

Вениус ушел к себе, прислал мнимо-хворому простой настой на миндалях, вроде оршада, с приказанием пить сколько угодно… Впрочем, вместе с тем он приказал фельдшеру два-три раза дать обер-рунту какие-то капли, уничтожающие возбужденное состояние.

Аниките Ильичу Вениус доложил, что у обер-рунта сильная лихорадка, выражающаяся у него необычно и диковинно благодаря его восточному происхождению или его полузвериной натуре. Немец, конечно, лгал умышленно и принимал сторону Змглода по доброте сердечной.

«Хочет человек скрыть свое нравственное потрясение… Ну, и Бог с ним! Зачем я буду выдавать его людям!» — рассуждал добрый немец.

Это первое происшествие удивило всех, так как болезнь обер-рунта началась необычайно, сразу. Стоял человек, свалился и заревел, как зверь.

Зато это хворание главного блюстителя порядка привело ко второму происшествию, более крупному…

Однажды, в темную ночь, раздались крики о помощи в саду около балкона барышни Сусанны Юрьевны… Дюжинный, бывший случайно в зале, бросился по правой террасе и побежал на крик. При его появлении какая-то фигура промчалась по аллее и исчезла в темноте и чаще. Одновременно дюжинный столкнулся с кем-то и в темноте схватил неведомого человека. Но пойманный не боролся, стоял смирно и только задыхался, как если б пробежал версту…

Переведя дух, он вымолвил:

— Пусти… Я это… я…

Дюжинный ахнул, узнав уже по голосу молодого барина Дмитрия Андреевича.

Крик его, а затем и крики дюжинного подняли почти весь дом на ноги, хотя и не так, как было в памятную ночь покушения на барышню. Если все нахлебники не повскакали с постели и не прибежали, то во всяком случае Дарьюшка и Матвеевна появились в своих окнах, князья Никаевы (отец и сын) прибежали полуодетые в сад, и даже выздоравливающая барышня вскочила с постели и пришла на свой балкон, пугливо окликая и спрашивая.