У Прохора настроение было не столь радужным. Что-то не давало ему расслабиться. Он шарил глазами по избе и никак не мог понять, почему нет покоя. Наконец его взгляд уперся в какой-то предмет, валявшийся в углу у печки, и в этом предмете инвалид с содроганием узнал кроличью шапку бесовского деда. Проследив за взглядом Прохора, Митька вскочил с лавки, схватил шапку и напялил ее себе на голову.

– А что? Добрая шапка, - заявил он.
– Возьму ее себе! Вроде как в наследство.

– Хорош наследничек, - сказал на это инвалид.
– Если черти твои родственники, оставляй.

– И оставлю!
– воскликнул Митька.
– Я не суеверный.

– Ну-ну, - произнес Прохор, и сердце его тревожно сжалось...

Глава третья

Грунька, пришедшая с поля, осталась в избе готовить ужин, а Митька с Прохором, ничего ей не рассказав, взяли лопаты, и отправились к стогу сена. Солнце уже закатилось за горизонт, и двор залил тусклый сумеречный свет. К этому времени - принимая во внимание опорожненную на три четверти бутыль - они уже находились в состоянии, близком к пониманию всех глобальных загадок мироустройства и потому любая работа казалась им плевым делом.

Но постепенное выдергивание травы из стога почему-то не давало никаких результатов. Покойного бесовского деда и след простыл. Наконец весь стог был разобран до основания и сухая трава, из которой он ранее состоял, оказалась разбросанной по всему двору. Труп так и не был найден. Глядя на Митьку удивленными глазами, Прохор спросил:

– Ты его перепрятал?

– Зачем мне это нужно?
– переспросил Митька.

– Да черт тебя знает! Ты ж - хозяйственный... Может, приберег для чего-то?

Увидев, что глаза Прохора наливаются бычьей несдержанностью, Митька истово заорал:

– Да на кой ляд он мне нужен?! Не прятал я его, Господом клянусь! Да ведь я с тобой все время вместе был...

– А в нужник кто ходил?
– не сдавался Прохор, медленно приближаясь к зятю.

– Дак мы же вместе с тобой ходили!
– не сдавался Митька, постепенно отступая к крыльцу.
– Я внутрь нужника, а ты - за него...

– А что ты внутри сортира делал?
– жестко спрашивал инвалид, ускоряя свои ковыляющие шаги.

– Дристал я там! Понимаешь - дристал!
– истерически вопил Митька.

И здесь ситуацию разрядила возникшая на крыльце Груня. Сходу оценив состояние обоих родственников, она сказала:

– Есть идите, пьянчуги красноносые! А то до утра будете выяснять, кто больше нагадил, а кто меньше, и кого за это надо сильнее уважать.

Услышав эти мудрые слова, спорщики тут же пришли в себя и почему-то хором крикнули:

– Груня!

– Ну?
– отозвалась митькина жена.

– Ты часом в стог сегодня не лазила?
– строго спросил Прохор.

– Когда б я успела?
– поинтересовалась Груня.
– Только с поля пришла - давай ужин готовить. А если б и было время, то с кем лазить? Вокруг одни пропойцы и кровельщики у отца Пафнутия.

Митька с Прохором тревожно переглянулись и пошли к выходу со двора.

– Куда вы?
– спросила Груня.
– Есть идите. Все готово уже.

– Сейчас придем, - не оборачиваясь, ответил Митька...

Они не смогли ответить на вопрос Груни потому, что сами не понимали, зачем их

понесло за ворота. Но как только родственники вышли за калитку, непонимание их улетучилось неизвестно куда.

Впереди, дальше дороги, ведущей к деревне, зеленел луг, за которым в сумрачном свете заката огромной черной кляксой распластался лес. И он шевелился! Сначала казалось, что это ветер колышет ветви деревьев, но вдруг в нескольких местах замелькали огоньки. Они меняли цвета (с красного на зеленый, с зеленого на желтый, с желтого на синий и опять на красный). И огоньки эти перемещались по всей стене леса, нависавшего над лугом мрачной далекой линией.

Митька с Прохором завороженно наблюдали за игрой цветов, пока вдруг издалека, из самого укромного закутка леса не донесся к ним протяжный волчий вой. Оба вздрогнули.