И принялся есть скоро и все сразу. Его примеру тут же последовал Митька, а за ним и Грунька. Прохор периодически наливал из бутыли - даже Груньке - и ужин, благодаря этому обстоятельству, прошел быстро.

Когда волчий вой начал звучать поблизости, все участники обороны были уже достаточно подкреплены пищей, выпивкой и идеей православного мученичества.

За окном уже полностью стемнело, и Митька зажег несколько свечей.

– Вот черт!
– вдруг воскликнул он.
– Ставни-то закрыть забыли!

– Уже поздно это делать, - сказал Прохор.

– Прекратите поминать черта на ночь!
– крикнула Грунька.
– Не хватало, чтобы явился!

– А он уже во дворе, - спокойно произнес Прохор.

И в подтверждении его слов раздался вдруг страшный удар во входную дверь.

Грунька побледнела и бросилась в угол к иконам. Она упала на колени и стала горячо молиться.

– Кадка с квасом выдержала, - сообщил Прохор.

Раздался еще один удар и изба вздрогнула. Вместе с этим взорвалась и тишина. Во дворе возник многоголосый звериный рев. Митька, трясясь от страха, схватил топор, лежавший за печкой, и встал посреди горницы. Прохор, сидевший на лавке, посмотрел вверх и спросил:

– А что это за лестница у печки? Которая к стене приставлена, а?

– На чердак, - ответил зять.
– Там дверца лежачая. Она закрыта засовом отсюда.

И здесь изба опять вздрогнула, и сверху, с крыши, донесся хруст ломающихся перекрытий, а вслед за этим что-то тяжело затопало на чердаке.

– Ой! Кто это?!
– вскричала Груня.

– Сейчас я узнаю, что за хам мне крышу ломает!
– воскликнул Митька.
– Всего три недели назад стропила поменял! Лес у барина аж за рупь пятьдесят куплен! Ну, гад чердачный! Получишь у меня!

С этими словами Митька, окрыленный жадностью, которая победила трусость, сунул топор под мышку и, держа в одной руке свечу, споро влез по лестнице к потолку. Повозившись с засовом, он откинул дверцу, и ноги его пропали в отверстии. Прохор с Груней задрали головы вверх и прислушались.

С чердака донесся митькин голос:

– Эй ты! Иди-ка сюда! Сейчас я покажу тебе, как крыши портить!

Сверху послышался топот и вслед за ним хриплый митькин вопль:

– Ма... ма... мамочка!!!

Тут же на чердаке что-то грохнуло, и раздались глухие удары, напоминавшие звуки выбиваемых подушек.

– Ай!
– вскричала Грунька.
– Прохор, помоги Мите! Его там убивают!

– Не могу, - ответил инвалид.
– С одной ногой по лестнице я лазить не умею. Да и некогда мне...

Он оказался прав, потому что вслед за его словами половина оконного стекла вдруг взорвалась сотней осколков, которые влетели веером внутрь избы и осыпали стоявшую на коленях Груню. В горницу всунулась злобная волчья морда и, сверкая окровавленными клыками, рявкнула совсем по-человечьи:

– Попались, кормушки ходячие?!

Морда светилась красными жестокими глазами и была необыкновенно упитанной, из чего Прохор сделал вывод, что пищи в лесу ей вполне хватает. Инвалид понял, что лезущий в окно вурдалак силой совсем не обижен и потому представляет собой большую опасность.

Груня не упала в обморок только из-за того, что за ужином прикладывалась к бутыли не хуже мужиков. Она схватила первую попавшуюся в руки икону и, встав с колен, стукнула ею волка по носу. Оборотень извернулся, клацнул зубами, и откусил сразу половину иконы. Выплюнув дощечку из пасти, он заявил:

– Думала, поможет? Дура ты! Ох, люблю таких дур! Впрочем, и умных тоже люблю. Все вы на вкус одинаковы. Погоди, сейчас влезу и поужинаю тобой, а то мне кур почти не досталось. За этими лисами нипочем не успеешь...

Прохор тем временем без дела не сидел. Поднявшись на ноги, он поднял на плечо

широкую лавку, развернул ее торцом к окну и тщательно прицелился. Вой и рев во дворе не стихал, и кто-то постоянно колотил во входную дверь, пытаясь сдвинуть с места тяжелую кадку.

На чердаке тем временем перестали выколачивать подушки. Тяжелые шаги

приблизились к отверстию в потолке, и сверху вывалился Митька. Пролетев головой вниз,

он брякнулся на пол мешком костей, взревел дурным голосом и затих. Грунька хотела было подбежать к своему мужу, но в эту минуту волчья морда, удлинив шею, попыталась влезть в горницу через половинку оконной рамы. Бросив на мужа полный сострадания взгляд, женщина сложила перед собой ладони и попыталась прочесть "Отче наш". Оборотень сразу же оставил попытку проникновения в горницу и стал мешать Груньке, ернически при этом подвывая. Звучала молитва так: