Дети перестали грести и долго сидели молча. Потом Наташа сказала:

— Это мой остров. А смотри, какая рябина вся красная!

И верно, листья, ствол и ягоды деревца осень обдала багровым соком, и было очень странно, что из черного камня может подняться такое неожиданное дерево.

Под островом плеснула рыба, словно кто ударил в воду колом. И пошли круги. Звезды, светлая дорожка и отражение рябины на воде мягко закачались.

И не успела вода устояться, далеко за лесами длинно лопнул воздух. По всем заливам вода плеснула в берега, плеснула в днища лодок, и эхо ледяным гулом пошло гулять над землей. И, насколько хватало глаз, по всей воде звезды дрогнули.

— Аж голова кружится, — сказал Игорь.

— Страшно, правда? — сказала Наташа.

— Это грунт рвут в карьере, для метро, — сказал Игорь.

И они сидели молча возле острова под рябиной, пока вода не улеглась.

— Я песню знаю, — сказала Наташа и тихонько запела.

В поселке, на том берегу, застучал движок, и вспыхнул свет. Воздух за окнами мгновенно почернел, и видны стали мелкие струи дождя, прохваченные ветром. Наверное, ветер шумит сейчас над всеми реками, островами и городами земли. И сквозь этот ветер плывет, наверное, Виктор в большом самолете.

Нина Павловна представила, как часа полтора назад приехал Виктор на Финляндский вокзал, как сразу окружили его шум, и давка, и торопливый говор большого города. Виктор прошел высокий вестибюль нового здания вокзала и взял на площади синее такси. Таксист прикурил, автоматически включил и провернул счетчик и повел машину строгими каменными улицами к Неве. Виктор сидел откинувшись и время от времени улыбаясь одними глазами.

Воздух над городом уже темнел, и Нева стала фиолетовой. Длинные отсветы фонарей плясали вдоль набережной до самого Адмиралтейства, и быстро бежали под мостами ярко освещенные небольшие корабли, расправив под водой тонкие белые крылья. Прогремел Литейный, улыбчиво мелькнул в свете реклам Невский, остались позади тяжелые и неуклюжие Московские ворота, и, не доезжая Пулкова, такси свернуло вправо.

Аэропорт был ровно уставлен длинными белыми кораблями. Они стояли, почти касаясь один другого крылом, и, чудилось, мерно вздыхали. Бензовозы казались крошечными в сравнении с этими кораблями. Бензовозы терпеливо накачивали их нутро через черные шланги горючим.

Виктор прошел к кассам, взял билет и поднялся в ресторан. В ресторане он выпил высокую тонкую рюмку коньяку, закусил прозрачным розовым стружком осетрины и долго смотрел в окно на самолеты. Кроме Виктора за столиком сидели два молодых морских офицера. Офицеры только познакомились, пили водку, заедали ромштексами и говорили о службе. А Виктор думал о своей аспирантуре, о запущенной диссертации, и было ему немного неудобно оттого, что два добродушных интеллигентных и порозовевших от водки молодых человека при постороннем громко говорят о местах их службы и о том, что они там делают.

В это время репродуктор произнес номер самолета, на котором должен был улетать Виктор. Виктор спустился в фойе, дал Нине Павловне телеграмму и направился на посадку.

И когда самолет уже пробивал облака, весь дрожал, словно хотел рассыпаться, Виктор смотрел в сторону большого озера. На этом озере крошечный остров с небольшой школой в один класс и на три ряда парт. Там учатся десять учеников первого, третьего и четвертого классов. И Виктор опять улыбнулся одними глазами, вспоминая эту школу между рыбацкими поселками и с одной учительницей на оба этих поселка.

А учительница сидит у окна за маленькой черной партой. Парта узенькая, на одного ученика. Все парты здесь такие. В дощатом ящике сбоку парты лежат суконные туфли Наташи. Наташа набрасывает их, входя в класс. Справа у печки на табуретке синий чайник с питьевой водой, возле чайника стоит зеленая кружка. Над классной доской висит на кнопке тетрадный листок. Он сердито исписан почерком Наташи.

Забавная эта девочка, Наташа. Она, пожалуй, очень способная, но никогда не делает домашних заданий. Она запоминает только то, что успевает услышать на уроке. Впрочем, когда же ей делать домашние задания, если она целыми днями разгуливает на лодке по озеру, а потом обижается, когда ее упрекают.

Как это все-таки странно. Не успеет человек стать взрослым, и уже забывает, каким был в детстве. И за те самые шалости, которые, как ему тогда казалось, несправедливо наказывались родителями, он готов теперь отчитывать других. В сущности, Наташа часто напоминает Нине Павловне ее, ее самое в детстве. Только Нина Павловна разгуливала тогда не по островам, а по бесчисленным дворам Арбата с мальчишками компании Виктора.

А как Наташа обиделась, когда Нина Павловна заставила ее написать это обязательство. Она писала, красная, сердито скрипя пером. Вечно веселая и живая, три дня после этого она, выходя к доске, отвечала сухо, деловито и глядела в окно, а не на Нину Павловну.

За окнами ветер стихает. Дождь, кажется, редеет. И вот уже видны в темноте тощие копны сена, насаженные на щиты. Так здесь сушат сено, на дождливых островах, чтобы копну проще было продувать ветру. Эти копны похожи на нечесаных стареньких попиков, которые собрались было подкрасться к окнам, да так и остановились в нерешительности.