Разведка во 2-й гвардейской дивизии была более подвижной, чем 228-й, и даже имела броневички. Поэтому штаб 2-й гвардейской имел некоторые данные от своих разведчиков и через штаб корпуса, о времени занятия противником Пролетарской. Знал и о наших, хотя и небольших, авиационных ударах по врагу в районе Пролетарской. Знал штаб и о времени переправы немцев через реку Маныч у железнодорожного моста.

Хорошим разведчиком показал себя командир взвода разведывательной роты лейтенант Стекольников. 4 августа Стекольников и сержанты Бурылов и Зайка встретили за селом Цорос немецкую автомашину в которой было около пятнадцати фашистов. Открыв огонь по машине, группа Стекольникова убила немецкого офицера и солдата, остальных заставила разбежаться. Забрав документы у убитых, различные книги, топографическую карту, две винтовки, автомат и пулемёт, разведчики подорвали автомашину и вернулись в роту. Сержант Бурылов в этом бою был ранен.

Хотя 2-я гвардейская дивизия уже заняла рубеж обороны вдоль берега озера, но это не значило, что все наши войска отошли. По дорогам отступления всё ещё шли отдельные подразделения и конные обозы. Шли они, не имея сведений о противнике, и зная только то, что было у них в поле зрения.

Одну такую довольно большую группу, где были и бойцы нашей дивизии, нагнал враг, выдвигаемый в качестве заслона на реку Егорлык. Пехотинцы и обозники не обратили внимания на догнавшие их два танка КВ, которые шли по обочине дороги, то отставая, то перегоняя идущую группу. Но когда группа стала подходить к мосту через Егорлык, танки развернули башни и ударили по ней из пушек и пулемётов. Танками управляли немцы! Уж, не из бригады ли генерал-майора Алексеева были взяты гитлеровцами эти танки?

Большой фронт обороны чрезвычайно затруднял связь с полками. Наши рации, дальность работы которых ограничивалась 35–40 километрами, «не доставали» до правофланговых полков. С самым дальним 535-м полком связи не было даже тогда, когда командир батальона связи дивизии гвардии майор Мельников поставил промежуточную станцию. Просто сели аккумуляторы и мощность передатчиков упала. И не удивительно, что мы не имели точных данных о положении частей и обстановке вообще. Сведений о боевом и численном составе, о материально-боевой обеспеченности также, разумеется, не было.

Точных данных о боевом и численном составе мы не имели. В быстро меняющейся обстановке их было трудно получить. Но сведения эти были нужны командованию фронта и в Москве, чтобы правильно оценить наличные силы.

На второй день пребывания во 2-й гвардейской, это было в Эсто-Хагинке, я вышел перед обедом на улицу. Был тихий и не очень жаркий день. Шум войны не достигал Эсто-Хагинки, только немецкий самолёт-разведчик гудел невдалеке. На широкой улице села стояли небольшие группы командиров штаба, ждали приглашения на обед. В это время к штабу с восточной стороны подкатила открытая автомашина и остановилась возле меня. В машине сидел полковой комиссар Грушевой. Я его знал как члена Военного Совета 24-й армии, назначенного на эту должность с поста секретаря Днепропетровского обкома партии.

— Где командир дивизии или начальник штаба? — спросил Грушевой.

Я представился, он узнал меня. Его первым вопросом было:

— Сколько у вас налицо людей? Рядового, сержантского и командного состава?

Полковой комиссар достал книжечку и приготовился записывать.

— Точных сведений не имеется, товарищ полковой комиссар, дивизия занимает фронт 135 километров!

— Надо знать, майор Рогов, это ваша обязанность. Примите все меры к уточнению, завтра заеду.

И полковой комиссар уехал в юго-западном направлении.

Как ни туго было с горючим, пришлось посылать в части автомашину.

— Товарищ гвардии майор! — окликнули меня.

Я не привык ещё к такому обращению, гвардии майор, и сперва не среагировал, но обращение повторили. Опытный писарь 4-ого отделения штаба, извинившись, посоветовал.

— А вы, товарищ гвардии майор, доложили бы те данные, которые имеются. Цифры всё равно всё время меняются.

— Писарь прав, — мысленно согласился я: — И неприятностей избежал бы. Полковой комиссар не распекал меня, но упрёк, тоже дело неприятное.

— Что он обо мне подумал? — терзался я весь день.

Человек я мнительный, и это мне мешало в жизни. Бывало, комдив посмотрит на меня не так, как обычно, и я потеряю покой. Думаю, чем он недоволен? А мало ли у него причин быть расстроенным! Я же начинаю вспоминать и рассуждать, убеждаюсь, что причин неудовольствия у командира не должно быть. Но, раз так, то командир несправедлив! И начинаю я сторониться командира, сухо-официально отвечаю ему. И вот теперь, действительно, вызываю неудовольствие!

Обычно я, оценивая свои действия, признавал неправомерность их, этих действий. То есть видел свои ошибки. А от этого, говорят умные люди, один шаг для исправления их, изменения своего поведения, характера. Э-э, как бы ни так! Прожил я жизнь и убедился, что далеко не так, граждане умные люди. Переделать характер почти невозможно!

Прошли сутки, а посланного в полки связного мы так и не дождались. И снова перед обедом прикатил Член Военного Совета.

— Уточнили, товарищ Рогов?

— Так точно. Налицо 181 человек командно-начальствующего состава, 264 сержанта и 862 рядовых, товарищ полковой комиссар.