Еще я знал, что Уитон может выдохнуться. В матче в Уимблдоне у него было преимущество в два сета и два матч-бола, но он не смог ими воспользоваться.

Такова была нарисованная мною картина его тенниса, по крайней мере, ударов и схемы игры. Но больше всего я задумывался о другой стороне его игры – психологической, или эмоциональной. Уитон – очень «прямолинейный» игрок, очень эмоциональный и склонный к конфронтации. Кроме того, в этот период своей карьеры он (в буквальном смысле слова) одевался «в американский флаг», надевая красно-бело-синюю повязку или звездно-полосатую тенниску.

Это раздражало меня, поскольку он, очевидно, пытался создать образ спортсмена, воплощавшего в себе Америку. Я выступал за сборную США на Олимпийских играх и завоевал там бронзовую медаль. Несколько раз меня приглашали войти в сборную на Кубок Дэвиса, и сама мысль о том, что я буду представлять мою страну, вызывала у меня чувство трепета и благоговения. Но при этом я не считал себя воплощением Америки, как не считали себя таковыми и талантливые молодые Чанг, Сампрас, Агасси или Курье. Так что, когда Уитон напяливал одежду расцветки национального флага, это выглядело как рекламный ход. Это выглядело нелепо.

К тому же, я помнил тот трудный матч, который мы сыграли на Уимблдонском турнире. Я знал, что Уитон не сдается, когда начинает отставать. Он бьется до самого конца. Когда на кону была такая огромная сумма, я должен был быть готов ко всему. Как выяснилось впоследствии, этот матч потребовал от меня напряжения всех сил, которые я мог мобилизовать с физической, психологической и эмоциональной сторон.

Джон Макинрой и Джимми Коннорс имели и желание и возможность превратить теннисный матч в сумасшедший дом, в котором только они могли контролировать воцарившийся хаос. Лендл умел медленно, но с чудовищной силой душить своих соперников. Но все, чему я научился, пройдя через эти испытания, пришлось мне как нельзя кстати в самом тяжелом и самом доходном матче моей жизни.

Свыше 14 тысяч фанатов, заполнивших мюнхенский «Олимпиахалле», с явным нетерпением ожидали предстоящего матча. Я мог слышать гул толпы даже в раздевалке. Они хотели увидеть настоящий, серьезный теннис. А то, что им предстояло наблюдать, скорее походило на серьезный бокс. Но это было еще впереди.

За час до матча я все еще пытался сохранить спокойствие, играя с Заком в ложе для спортсменов. Там был установлен автомат для игры в пинбол, с которым мы решили немного позабавиться, просто чтобы убить время. Я дергал за рычаг, а Зак смеялся от восторга, наблюдая за тем, как мячик заставляет зажечься лампочки и приводит в действие звоночки. В какой-то момент я посмотрел вниз и увидел, как он грыз шнурки от моих ботинок. Он явно ни о чем не переживал. Это очень помогало мне сдерживать собственные эмоции.

К сожалению, время, которое мы провели вместе, слишком быстро закончилось. Мне нужно было идти в раздевалку, а Ким и Зак отправились на свои места на трибунах «Олим-пиахалле». Пришла пора зарабатывать деньги на жизнь.

Матчи на Кубок «Большого шлема» проводятся до тех пор, пока один из соперников не выиграет три сета (организаторы заставляют вас отрабатывать эти деньги). Когда мы выходили на корт, я волновался так, как не волновался никогда в своей жизни. Свет казался ярче, а доносившийся с трибун шум – громче, чем на самом деле. Из-за стресса и напряжения казалось, что все происходит слишком быстро. Во время разминки перед матчем я давал напутствия своим ногам и пытался дышать глубже, чтобы успокоить нервы и хоть немного войти в ритм. Это было нелегко. В таких условиях мне раньше никогда не приходилось играть.

«Bitte meine Herren, spielen Sie Tennis» («Господа, начните игру»)

Мы с Уитоном начали играть в привычной для каждого из нас манере, рвали и метали, чтобы заработать очки и выиграть геймы. Я победил в первом сете. Он оказался сильнее во втором.

Третий сет давался тяжело. Его подача заработала и стала особенно мощной. Пару раз он выполнял ее с такой силой, что мяч чуть было не попал в меня. Я ни разу не взял его подачу с первого гейма второго сета и ни разу не сделал этого в третьем сете. Он с легкостью выигрывает свои подачи, а мне каждый раз для этого приходится напрягаться изо всех сил. Мы переходим к тай-брейку, где счет становится 6–6, что приближает нас к концу сета. Я на подаче, это – «определяющее» очко. Если я его беру, то получу сет-бол, а с ним – определенную возможность взять исход поединка под свой контроль. Два очка отделяют меня от счета в сетах 2–1 в мою пользу.

Я решаю атаковать его форхенд, как только представится возможность, памятуя о том, что с этой стороны он более уязвим, особенно когда волнуется (а как тут не волноваться, когда на кону миллион долларов). Выполняю сильный косой удар под его правую руку и выхожу к сетке. Он достает мяч и отвечает слабо кроссом. Я играю с лета у сетки и направляю мяч к боковой линии второго квадрата, но немного не рассчитываю силу удара.

Передо мной совершенно открытая сторона корта, а я умудряюсь послать мяч в аут! По крайней мере, судья на линии решает, что я сыграл в аут. Я от отчаяния бью ракеткой об сетку. «Ай-ай-ай!» Но до того, как я успеваю опротестовать это решение, главный судья Стивен Виниард из Брайтона отменяет его: «Поправка. Мяч попал в площадку. Очко присуждается мистеру Гилберту».

Затем происходит нечто невообразимое. Уитон орет благим матом на Виниарда. И он имел полное право впасть в истерику. Нехорошо отменять решение судьи, когда вопрос, где приземлился мяч, является спорным. Особенно в критический момент матча. Мой мяч приземлился внутри корта? Думаю, что да, но в любом случае определить, так это или нет, было довольно сложно. Правило, позволяющее в целях уточнения отменять решения линейного судьи, не должно применяться в подобной ситуации. Это правило рассчитано на исправление явных ошибок. Был ли я рад этому решению? Конечно, был очень рад. Но прекрасно понимал, что должен был чувствовать Уитон. Я сам был в его шкуре, когда играл с Коннорсом в Чикаго еще в 1985 году.