— Не может этого быть.

— Не будем об этом спорить. — Высокий гладкий лоб Шамова зарябил морщинками. Медленным движением руки он вытащил из мраморного стаканчика граненый красный карандаш. Повертел его в тонких пальцах и снова заговорил. — Этим занимаются органы госбезопасности. Сейчас важно решить другое. Может ли жена дезертира возглавлять колхозную комсомольскую организацию в годы войны? Найдут ли ее дела и речи отзыв в сердцах женщин-солдаток и вдов? Думаю, в данном случае не должно быть двух мнений. Ее надо снять с этой работы. Не освободить, а именно снять, как человека, не внушающего политического доверия, как жену изменника Родины. Это мы и поручаем сделать вам.

— Я считаю, снимать ее пока не следует, поскольку…

— Вы можете думать все, что угодно. Учтите только, что я вас пригласил не для дебатов. Это поручение районного комитета партии. Утром доложите мне о выполнении.

— Но так же нельзя. — Степан вскочил, замахал руками, загорячился. — Садовщикова — честная комсомолка, хороший комсорг. Почему она должна отвечать за мужа? Сын за отца и то не отвечает… Она — настоящая комсомолка. Она не станет укрывать дезертира…

— Это все, что вы можете мне сказать? — ледяным голосом спросил Шамов. Его крупное продолговатое лицо с большим мясистым носом, слегка оттопыренными губами было бесстрастным и непроницаемым, как маска. Глаза полуприкрыты тяжелыми, набрякшими веками. Под ними резко обозначились синеватые, похожие на пельмени мешочки. Степану показалось, что он никогда не видел Шамова таким. В душе парня вдруг возникла неприязнь к этому надменному человеку.

— Это все? — снова спросил Шамов.

— Все!

— Я убеждаюсь, что вы не созрели для руководства районной комсомольской организацией. Политически не созрели. О сегодняшнем вашем поведении я официально поставлю вопрос на бюро райкома партии. Больше я вас не задерживаю.

Степан, как ошпаренный, выскочил из кабинета. Раза два пробежался по коридору и помчался к Рыбакову.

— Он занят, — сказала Валя Кораблева. — У него товарищ из обкома.

— Надолго?

— Кто знает. Много народу вызвали. Наверно, надолго. — Она вдруг умолкла, изумленно надломила светлые пушистые брови. — А ты что как из парной?

— С Шамовым обменялись любезностями.

Валя нахмурилась. Склонилась над столом и принялась перебирать бумаги. Не поднимая головы, спросила:

— Чего вы не поделили?

— Нам нечего с ним делить.

— Так-то уж и нечего?

— Нечего.

— А по-моему, было бы неплохо, если бы он поделился с тобой своими знаниями.

— Не надо мне его знаний. Я сам добьюсь. Своим хребтом. Чинодрал какой-то…

— Зря это ты, — с обидой проговорила Валя, подняв на Степана глаза. — Все зря. Он совсем не такой, каким кажется. Он добрый и ласковый. Только одинокий. А то, что дружбы ни с кем не водит, так равных себе по уму не найдет. Люди завидуют и чернят его.

Степан даже попятился от изумления. А она, не заметив этого, все оправдывала и хвалила Шамова. Видно, немало думала она над всем этим, если вот так вдруг заговорила. Увидя недоверчивую ухмылку парня, Валя опомнилась, умолкла на полуслове. Силилась и не могла найти слов, которыми можно было бы загладить неловкость, вызванную ее нечаянной горячностью. Степан не стал ждать, пока она справится с замешательством, молча повернулся и вышел.

Валины слова о Шамове подлили масла в огонь. Чтобы остудить себя, он принялся вышагивать по длинному коридору. Не помогло. Махнув рукой, Степан направился в кабинет третьего секретаря.

Невысокая молодая широколицая женщина встретила его радостной улыбкой. Вышла навстречу из-за стола, протянула обе руки.

— Здравствуй, Степа. Дай-ка на тебя полюбоваться. Целый год не видела.

— Да что вы, Полина Михайловна. Почти каждый день бываю…

— Вот видишь, почти. — Она сделала строгое лицо, а глаза продолжали смеяться. — Этого мало. Я хочу видеть тебя ежедневно. Садись, рассказывай.

Они сели рядышком на старенький продавленный диван. Некоторое время оба молчали. Полина Михайловна грустно смотрела на Степана, на его худое, бледное лицо с острым подбородком, ввалившимися щеками и перечерченным ранними морщинами лбом, над которым воинственно топорщилась проволока волос.

— Что вы меня так разглядываете? — смутился. Степан.

— Ты неважно выглядишь, Степа. Синяки под глазами. Морщины. Плохо питаешься. Да? При такой нагрузке в твои годы надо хорошо питаться. А ты только куришь. Вот что. — Федотова потерла нахмуренный лоб. — Вчера для партактива получили кой-какие продукты к Новому году. Я тебе выписала полкило масла и еще кое-что. Сегодня же выкупи продукты. Хорошо? — она легонько дотронулась до его руки.

От этой дружеской ласки у Степана защипало глаза. Он отвернулся, выхватил из кармана кисет, торопливо свернул папиросу.

— Может, и меня угостишь?

Он и забыл, что Федотова курит. Смущенно кашлянул, протянул ей кисет и бумагу. Пока она вертела папиросу, Степан рассказал о столкновении с Шамовым.

Лицо Полины Михайловны стало задумчивым. Взгляд скользнул за окно. Она заговорила медленно приглушенным голосом:

— Кто из вас прав, покажет время. Но если окажется, что прав Шамов и твой комсорг будет укрывать мужа-дезертира, тогда и ей, и тебе не миновать наказания. Сам понимаешь.

— Значит, мне надо делать так, как велит Шамов?.. — загорячился Синельников.