Борис про себя позлорадствовал. Мало того, что Андроника Комнина вновь отрывают от милой его сердцу придворной жизни и упекают в приграничную глушь, так еще и за каждым его шагом будут следить.

«По заслугам и честь».

А император задал следующий вопрос:

– Ты, говорят, с жупаном Стефаном сдружился?

– Не то, чтобы сдружился, а толкуем иногда.

– О чем же вы толкуете?

– Все больше о вере христианской. Стефан очень благочестив.

Мануил с сомнением покачал головой.

– Стефан-то благочестив, а вот в тебе я прежде не замечал такого благочестия, чтобы часами о вере говорить.

– Не я со Стефаном говорю, а он со мной, – уточнил Борис.

– И чего же ему от тебя надо? – настойчиво осведомился император.

Борис не знал, как он отнесется к притязаниям Немани на власть в Сербии, и, дабы не подвести жупана, сказал неопределенно:

– Да вроде бы ничего, а просто я ему кажусь подходящим собеседником. Между прочим, он уверял меня в том, что никогда не изменит василевсу.

Мануил нахмурился.

– А ты спрашивал его, хочет ли он мне изменить?

Борис мысленно обругал себя за неосторожность. Ведь он знал, каким подозрительным становится император, при любом упоминании об измене.

«Дурак я! Вот уж воистину: поспешишь обронить слово, а после каешься».

Надо было выходить из неприятного положения:

– Нет, я его об этом, конечно же, не спрашивал, да и вообще ничего у Стефана не выпытывал. Он по своей воле ругает угров, а греков называет защитником сербов.

Мануил удовлетворенно кивнул.

– Значит, жупан обещает быть нам верным? Надеюсь, он нарушит своего слова. Ладно, ступай!

Выйдя от императора, Борис подумал:

«Уф! Выкрутился я, слава Богу! Впредь мне наука – при Мануиле надобно следить за каждым своим словом».

Он спустился во двор замка, где его ждал Лупо.

– Возвращаемся в Константинополь, мессир?

– Возвращаемся, Лупошка, – грустно усмехнулся Борис. – Я не буду королем, а тебе не станешь королевским слугой.

– Я слуга своего господина, кем бы он ни был, – отрезал Лупо.

Они немного прошлись по узкому не вымощенному двору, где пахло сыростью и во многих местах рос мох.

– Последние ночи я вижу один и тот же сон, – медленно заговорил Борис. – Снится мне широкий Днепр, и я стою на его берегу. Знаю, что на той стороне мое счастье, а добраться к нему не могу: лодки нет ни одной. Стою, гляжу с тоской, и вдруг другой берег сам начинает ко мне приближаться.

– И что на том берегу? – полюбопытствовал Лупо.

– Храмы русские, люди русские и… Агнесса.

– Снится то, по чему мессир тоскует.

– И что навсегда потеряно, – сказал Борис со вздохом.

После того, как был подписан мирный договор с галицким князем, Бруно повел свой отряд в Далмацию, где основные силы венгерского короля противостояли византийскому нашествию, а когда война закончилась, королева послала его с письмом к киевскому князю. Перед отъездом на Русь Бруно получил известие о смерти своей жены. Он нисколько не огорчился, так как не испытывал никаких чувств к женщине, благодаря которой ему удалось превратиться из нищего рыцаря в более ли менее состоятельного феодала. Конечно, она имела некоторые достоинства – приятную внешность и умение хозяйствовать, но был у нее и очень большой недостаток – ей так и не удалось забеременеть.

«Господь знает, что творит, – с удовлетворением подумал Бруно. – Как говорил мой отец, царство ему небесное: лучше быть холостым, чем иметь бесплодную жену».

В Киеве он был радушно принят Изяславом Мстиславовичем и определен на постой в роскошные хоромы одного из самых богатых и уважаемых в Киеве мужей, тысяцкого Улеба. А спустя день Бруно получил приглашение на княжеский пир.

Изяслав Мстиславович восседал во главе длинного, покрытого большой белой скатертью стола. Справа от киевского князя были сыновья Мстислав и Ярослав с женами, слева – брат Владимир Дорогобужский тоже с женой. Дальше расположились бояре, придворные и военачальники. Место Бруно оказалось в середине стола, и это обидело гордого рыцаря.

«Мог бы князь и поближе к себе посадить того, кто спас от гибели его сына».

На серебряных блюдах лежали различные кушанья: дичь, поросята, огромные рыбины, пироги. В глубоких серебряных мисках золотился свежий мед. Не было недостатка и в хмельных напитках, как в заморских винах, так и в любимой русскими медовухи. А вот из фруктов Бруно увидел одни яблоки.

«Здешняя земля дает мало плодов – не то, что моя родина», – с грустью подумал он.

Слух пирующих услаждали музыканты, которые играли на гуслях (напоминавших Бруно кифары) и различной величины дудках. Вокруг стола бегали, гримасничая, уродцы-шуты.