А вокруг жил свой жизнью лес. Скрипели вековые деревья: стройные буки, раскидистые тисы, приземистые грабы, огромные вязы. Шелестела мокрая листва. Иногда появлялась лесная живность: то олень мелькал вдалеке, то барсук перебегал тропинку, то дикая кошка бросалась в заросли. Слышно было щебетание птиц, протяжно куковала кукушка, настойчиво стучал дятел.

Потом лес кончился и началось село, где пожар уничтожил более половины дворов. Что касается боярского замка, то в нем пострадали в основном хозяйственные постройки. Больше всего досталось стене, а вместо ворот зияла дыра.

Весь двор был засыпан осколками цветного стекла. От этой пестроты у Агнессы зарябило в глазах и все стало расплываться…

Очнулась она лежа на лавке в одной из горниц боярских покоев. Сенная девка Светка вытирала ей мокрой тряпкой лоб.

– Где боярин? – спросила Агнесса слабым голосом.

– Лежит в большой горнице, – ответила девка.

Агнесса поднялась и нетвердыми шагами направилась к телу своего мужа. Светка шла за госпожой, бубня под нос:

– Ах, ты Боже мой, Агния Вильямовна! Не упади! Здесь порожек, а тут ступеньки крутые.

У двери большой горницы Агнесса устало велела:

– Уйди отсель.

Оставшись одна, она приблизилась к неподвижно лежащему на лавке мужу и горько разрыдалась…

А на следующий день состоялись похороны боярина. Отпевали его в храме святого Георгия, почти не пострадавшем от огня, но порядком ограбленном. Священнику, отцу Феофану, несмотря на его сан, тоже досталось. Избитый накануне он с трудом держался на ногах, но заупокойную службу провел как полагается.

Боярин лежал в простом, сделанном наспех гробу. Его восковое лицо с заострившимися чертами казалось Агнессе чужим и не имеющим ничего общего с тем Любимом, с которым она прожила четыре счастливых года. Слезы ручьем стекали по щекам молодой вдовы, видевшей словно наяву совсем другого своего мужа – улыбающегося и ласково на нее глядящего.

После службы боярина отнесли на кладбище и похоронили под простым деревянным крестом. Агнесса непременно поплакала бы на могиле в одиночестве, если бы ее не одолевали заботы. Ей и ее детям все еще грозила опасность. В Карпатах было немало разбойничьих шаек, занимавшихся не только грабежами, но так же еще продажей в рабство пленников, и разоренное село Радимычи могло показаться лихим людям легкая добыча. Могло случиться также и новое нападение венгров.

«Ладно, Любим, я еще приду к тебе, а покуда мне надобно принять меры для спасения наших детушек», – мысленно обратилась Агнесса к мужу, чья душа, в чем она не сомневалась, находилась где-то рядом.

По дороге с кладбища Агнесса заговорила с Будилой о том, что ее беспокоило. Выяснилось, что тиун разделяет опасения боярыни.

– Нелегко нам будет без боярина, – вздохнул он. – Лучше было бы тебе, Агния Вильямовна, уехать с детишками в Галич да токмо дорога нынче не безопасная.

– Значит, будем здесь себя оберегать, – сказала Агнесса. – Надобно выставлять и днем и ночью сторожевые посты. А еще позаботимся об оружии. Кузнец-то живой?

– Живехонек! – ответил Будила. – Он булавой по башке получил и теперь лежит, хворает.

– Сильно хворает?

– Не очень. Почитай уже здрав.

– Тогда пущай берется за дело, – велела боярыня.

Она дала еще несколько указаний, как обеспечить безопасность Радимычей.

– А ты, боярыня, не теряешься в беде, – с уважением заметил тиун.

Во дворе Агнессу ждали прибывшие из леса дети. Илюша сразу бросился к матери, но, не удержавшись на еще слабых ножках, упал и захныкал.

– Ах, ты Боже мой! – засуетилась мамка Милка. – Убилось дите!

– Что ты квохчешь? – прикрикнула на нее боярыня. – Подыми Илью!

– А где батюшка? – спросила Агаша.

У Агнессы запершило в горле.

– Батюшка ушел от нас на небо, – произнесла она дрожащим голосом.

– Зачем? – удивилась девочка. – Мы его обидели?

– Нет, милая, его Господь к себе призвал.

– Зачем? – настойчиво переспросила Агаша.

– О том знает лишь Сам Всевышний. На все Его воля.

Стоящая в сторонке Боянка завыла дурным голосом.

– Замолчи! – оборвала ее боярыня. – Не пужай детей.

Агнесса наклонилась к детям, чтобы приласкать их. Проведя рукой по волосикам Агаши, она вдруг заметила, что на шее у дочери нет золотого крестика.

«Пресвятая Богородица! Я же сама надела на нее тот самый крест, с коим более четырех лет не расставалась».

Милка, Боянка и Найдена божились, что не видели крестика на девочке.

– Куда же он мог деться? – удивилась боярыня.

– Рожна украл, – предположила Найдена.

Тут только Агнесса вспомнила о страннике, ставшем невольным виновником разлада между ней и мужем. Это воспоминание вкупе с сожалением о потере дорогой сердцу вещи вызвало у нее бурный поток слез, и она поспешила спрятаться от детей, чтобы от души выплакаться.