Максим зашел в воду так, что прилив коснулся колен. Пожалуй это была особенно крупная волна. Значит седьмая или восьмая тоже будет крупнее других, а вслед пойдет относительно невысокая… Главное – преодолеть полосу прибоя, не попасть в его зев, где в лучшем случае оглушит рухнувшей массой… Пожалуй, это и в самом деле возможно в момент, когда вода прилива только начинает стекать в море, а следующая волна наиболее полога с едва наметившимся гребнем. Если поймать именно этот момент, то стекающая с берега вода сама понесет в море, а если еще как следует помочь руками и ногами, можно успеть пройти полосу прибоя… Он принялся считать волны – одна… вторая…

Для каждой волны миг наивысшего могущества был мигом начала гибели, но в гибели каждой – в ее изгибающем зев откате, уже зрел удар последующей… И вот, наконец, рухнула взмахнув гривой, восьмая, следующая за ней была не столь высока. Вода, поднявшись выше колен, начала стягиваться как невод к морю, мальчик рванулся вперед и когда вода достигла пояса, бросился в поток, поплыл быстрыми саженками, помогая все ускоряющемуся течению и, стремительно, как на салазках, заскользил, полетел к взбухающей волне наката.

Доктор будто вновь обрел некое шахматное зрение, как бывало когда-то давным-давно во время турниров на лавочках в городском парке имени: фигуры ожили. Каждая имела свою судьбу, исход которой терялся в бесконечном числе вариантов. И тут, неожиданно, увидел комбинацию: блестящая импровизация разрушающая методический алгоритм противника! А что если двинуть офицера? Он сразу почувствовал – ход авантюрный, но уж очень красиво и заманчиво выглядела задумка – лишь перевести слона на другую линию и взять под контроль правый фланг. Доктор заколебался. Позиционная война или риск?… Передвижка вызывала цепную реакцию ветвящихся, непредсказуемых последствий, но среди них была та, что очаровывала своим совершенством, красотой и остроумием. Доктор просчитал несколько вариантов и не обнаружил ошибки, однако предчувствие было такое, будто что-то упустил. «Надо держать оборону, вперед пешкой» – подумал он и… протянув руку, двинул в атаку слона… Уставший ждать Лазуткин вздохнул: грудь у него была крепкая безволосая, широкое жреческое лицо с маленьким подбородком во время игры хранило бесстрастность, лишь прицельно поблескивали окуляры очков. Ход был неожиданный и Лазуткин задумался…

Изо всех сил работая руками и ногами Максим успел пройти волну и краем глаза, делая очередной гребок, увидел, как позади вспухла и изогнулась желтая стеклянная спина в параллельных убегающих прожилках пены и услышал, как там тяжело ухнуло, заработал еще сильнее —стремясь уйти из опасной полосы прибоя, а навстречу двигалась уже новая волна. Она была еще не настолько крута, чтобы образовать бурун – лишь прошипел змейкой на верхушке гребешок. Максим почувствовал, как одним махом его подняло и, будто на качелях, метнуло вниз, в темную могильно холодную яму с желто-коричневым дном и стена перед ним, по мере того, как он скользил в нее, поднималась все выше и выше. Пловцу волны всегда кажутся много выше, чем с берега, а эта волна, с крутящимся как тракторное колесо буруном и вправду была немалой, а отсюда, со дна ямы казалась просто огромной, самой большой в жизни. Качели вознесли тело и, когда бурун оказался совсем близко, Максим набрал воздух, нырнул. Тело сдавили холодные нелюбезные объятья. Темнота и звон…

Когда раскрыл глаза, по которым струилась шипучая искривляющая мир вода, обнаружил себя уже летящим в новую яму и, не успел перевести дух, как пришлось нырять под следующий гребень… Все делалось им правильно, как в книжке, но он не учел лишь одного, как оказалось самого главного: волны, под гребни которых ныряли его герои были редкие и пловцы успевали восстановить силы и дыхание, а здесь волны если и не столь высоки, но очень круты и шли одна за одной непрерывно.

Вынырнув, Максим почувствовал, что неожиданно быстро выдыхается и грудь начинает сдавливать, на миг перестал грести, но море бездушное, беспощадное не давало передышки. Снова полет в провал и снова неумолимое наступление волны… Вот желто-коричневый гребешок вспенился и пена побежала по краю гребня, расширяющейся полосой, вот верх волны изогнулся и обрушился в стороне с таким слепым громом, что Максим почувствовал себя легкой мошкой, которую лишь случайно не пришибла ладонь великана.

Ход доктора был неожиданной импровизацией и Лазуткин из нескольких вариантов его развития быстро вычленил тот, который грозит неминуемым поражением. Тонкие губы сжались. Его мозг получил наконец-то достойную задачу. Проигрывая последствия он наконец увидел, что к этому варианту ведут два хода: или доктор переставит на одну клетку слона или передвинет пешку. Передвинь доктор пешку, можно было бы ударить конем и переломить ход сражения в свою пользу, если же доктор пойдет слоном, то в этом случае, к неприятному удивлению Лазуткина его собственное поражение представлялось бы более чем вероятным! Но хватит ли цепкости у доктора осознать этот нюанс? Лазуткин выжидательно передвинул пешку – в этом узком месте игры лучшего не оставалось.

– Так, та-ак… – протянул доктор с трудом сдерживая глупую преждевременную радость. Хотя он и понимал, что в шахматах как в жизни любая мелочь может оказаться решающей, внимание в большей степени обольщала заключительная часть возникшей импровизации, общая идея и, особенно, ее блестящий финал. Наконец, когда затянувшаяся пауза могла бы уже показаться признаком слабости, доктор взял слона, но тут же отпустил. А что если все же… в его воображении возникла совсем новая обольстительная, как распускающийся цветок комбинация, открывающая совсем новые, невероятные возможности. Она блеснула как гениальное озарение и не успел он подумать, как пальцы сами передвинули пешку. Лишь отпустив ее, он сразу увидел прямой и очевидный удар, под который себя до боли глупо подставил, но поздно, рука Лазуткина взметнулась, сшибла конем пешку с доски и доктор еле удержал готовое было вырваться «Ох!»…

– Так-так, – протянул доктор, пытаясь скрыть растерянность. Усмехнулся. Но усмешка получилась кривоватой, натянутой. Прекрасный цветок оказался миражем в пустыне. Он тупо смотрел на черного коня с облупившейся краской и клиновидной выщерблиной у основания, видел насечку гривы, вмятину глаза, не в силах поверить, что эта бессмысленная деревяшка обрела над ним какую-то власть в пределах добровольно избранных правил.

Ясно просвечивал исход игры. Путем разменов Лазуткин создаст себе решающий перевес и добьется победы. Даже о ничьей теперь можно лишь мечтать. Сдаться сразу или затягивать игру в надежде на ошибку противника? Но вероятность ошибки была практически исключена, это доктор чувствовал: играл Лазуткин внимательно, не позволяя себе ни на миг отвлечься или расслабиться.