– Дура ты, дочь, – только и смог сказать Иван Иванович, – мозгов совсем нет. Не жалеешь ты мать, она же совсем с вами извелась.

– Я, папа, буду за Яриком, как за каменной стеной, – Марина удивлялась, чем жених не хорош? Взрослый, обеспеченный, умный, серьезный. Детей не хочет? Так это временно. Старо выглядит, в тридцать три на все пятьдесят? Так это даже некий такой пикантный мезальянс.

– Ага, как за мраморной плитой, – поддержал отец.

– Папа, не говори так!

– И правда, отец, что за шутки? – Тамара Николаевна была суеверна. – Что под руку-то мелешь?

В ресторане заказали еды на семьдесят человек гостей. Марина половины из них не знала. Со стороны жениха были только двое его друзей, с которыми Ярик периодически пел у костра под гитару про снежинки и искорки, в общем, всю эту бардовскую муть про звезды, ромашки и суровую романтику Севера. С ее стороны было человек двадцать. Кто были остальные сорок восемь, особо не переживали, ну пришли и пришли. Родителей Ярика не просто не было на свадьбе, они вообще отказались знакомиться с музой сына, у которого седина в бороду, а тот, сами знаете, куда. Культурная мама-еврейка делала брезгливо-унылое выражение лица и говорила казахскому татарину-папе: «Побалуется сын со шлюшкой-малолеткой да к Светке вернется». Папа Шамсутдин был тоже культурным и воспитанным человеком, он преподавал в вузе. С выбором сына был согласен, Марина ему нравилась, но вида не подавал, боясь жениной немилости и жалея первую невестку с внуком. Свадьбу гуляли три дня. Со второго дня молодую жену увезли друзья кататься на машине, проводя беседу на тему «Дура ты, Марина, набитая». «Что-то часто меня дурой называют. К чему бы?» – подумала Маринка. Гости догуливали сами. Что удивительно, ревнивец Ярик лояльно отнесся к катанию молодой жены с ее друзьями. Наверное, дал перед смертью надышаться, вопреки пословице. О том, что тема беседы во время катания была выбрана верно, Марина поняла очень быстро.

Магазин, где она работала, находился в трех минутах ходьбы от дома, где жили молодые (точнее, молодая и не очень молодой). Марина заканчивала работу в семь, девчонки сдавали помещение под сигнализацию, это занимало еще минуты три, плюс туда-сюда еще минуты три, итого: через девять минут Марина должна была быть дома. Причем понятию «туда-сюда» предполагалось быть нулевым по времени. Три минуты «туда-сюда» – это непозволительно. Это просто разврат какой-то.

– Ну и что опять на сегодня? Кассу сдавала долго? Остаток не шел? Или что?

– Не начинай, я задержалась всего на две минуты.

– За две минуты ты могла встретить мужика своего бывшего.

– Ты больной? Мне восемнадцать было, когда тебя встретила. По себе не суди.

– Я сказал! Я буду принимать меры, если еще раз задержишься!

– Да пошел ты… – Марина поняла, что у нее серьезные проблемы.

Круг друзей состоял только из его друзей, таких же скучных, обремененных семейными проблемами дядей и тетей. Она была в компании, как белая ворона. Друзья-мужчины Ярику завидовали, отхватил молодуху! А их жены Маринку тихо ненавидели. Им с ней не о чем было говорить. Аб-со-лют-но. А напрасно, с ней они могли хотя бы попытаться отвлечься от кастрюль, кассы взаимопомощи и подгузников и просто по-девчоночьи подурачиться. Им было-то всего по тридцать. Просто Марине они казались старыми тетками. Со своими друзьями Марина встречаться перестала, к себе подруг не приглашала. Ярик не разрешал. Новых вещей не покупала. Муж сказал: «Накладно. Будем откладывать на черный день». Что такое, в его понятии, черный день, Марина не понимала. Для нее эти дни уже наступили. «На что копит? – думала Маринка. – Ничего не покупаем, никуда не ездим. Я от него копейки лишней не вижу. Детей он по-прежнему не хочет». Проблемы Маринкиной сестры его не волновали вовсе.

– Ярик, ты знаешь, Ольге опять стало хуже. Мать с Лилькой замоталась совсем, – Марина немного помолчала. – Если с Олей что-то случится, я над Лилькой опеку оформлю. Я ее не оставлю.

– Да щас! Больше ничего не придумала?

– А что? Она же сестра мне родная. И к тебе хорошо относится. А Лилька тебя, знаешь, как любит!

Она звала его дядя Ялик-хусабинах. Фамилия у него такая была – Хусабинов.

– Слушай, закрыли тему. Не вешай на себя чужие проблемы.

«Ну вот. Сестра – чужая проблема. Не его же сестра. Он в семье один. Вот и вырос эгоистом. Вот она, счастливая семейная жизнь, – думала Марина, наглаживая мужу-инженеру опостылевшие рубашки, – и что теперь? Как теперь? Родители, конечно, примут, но, может, можно притереться? Почему Я, я должна притираться? Я младше на пятнадцать лет! Он должен меня на руках носить! Подарками заваливать! Кофе в постель!» Мысль о том, что ее выбор (для «радости и горя, пока смерть не разлучит») оказался пустой затеей, стала казаться Марине единственно верной. На работе девчонки откровенно посмеивались над Маринкиным мачо, мало того, что на пятнадцать лет старше, еще и выглядит на все шестьдесят, нос картошкой, седой, как лунь, сутулится.

– Марина, ты что, на помойке себя нашла? Ну что тебе в нем? Что-о? – ровесница Ярика, Наташка Солоткова, в который раз возмущенно отчитывала Маринку. – Ты что, не могла парня среди ровесников выбрать?

– Могла. И не одного, – расстроенно ответила Толмачева.

– И кого, курам на смех, в дом привела? Нет, он, конечно, начитанный, ничего не скажешь, воспитанный, образованный, знаем мы его, как облупленного, он тут до тебя еще нарисовался, фиг сотрешь. Не к тебе одной подкатывал.

– В смысле? – Марина насторожилась. – К кому еще?

– Да ладно, проехали. Ты не обижайся, но кто тебе еще правду скажет? Он собственник жуткий, а жена его, Светка, с ним почти пятнадцать лет промучилась, жаловалась нам. Она за него с тобой боролась не из-за большой к нему любви, а потому, что у нее свое отнимают, понимаешь? Обидно ей, что пришла какая-то малолетка на все готовое, такая вся на пафосе: подвинься, Света! Конечно, ей обидно вот так отдать все сразу.

– А что она отдала? Что «все»? Квартиру он ей оставил, ушел в однушку. Библиотеку – ей. Сын с ней. Алименты платит. Что она потеряла?

– Да мужика она потеряла! Му-жи-ка! Пойди сейчас найди нового, отмой, приручи, привыкни к его привычкам, – Солоткова говорила со знанием дела. Знает, плавала.

– Сама же сказала, не за любовь боролась, по привычке. И зачем кого-то отмывать? Найди чистого.

– Ты мала еще, милая, о любви рассуждать. Вырастешь и разницы не найдешь, где любовь, где привычка.

– Может, и не найду. Я, Наташка, без любви жить не буду. Ни с кем. Никогда!

– Ну-ну, давай не живи. Не смеши мои тапочки! Ты сейчас, что ли, по любви вышла? Через год взвоешь!