Прямитель берез
вернуться

Кормашов Александр
Шрифт:

«Лист оконного стекла в раме ветхой…»

Лист оконного стекла в раме ветхойснизу пожелтел от брызг, треснул сбоку.Рядом с трещиной, стуча, бьётся ветка,словно меряясь в длину – всё без проку.Зря ты маешься, побег мой заблудший.В мае вытянешься, но перед маембудут окна мыть – ляжет тут жев пол-окна стрела сухая, прямая.Как судьба тут всё смешала, подлюга.Что-то в доме этом я неспокоен:то ли ветку оттолкнул, то ли руку,то ли трещину пустил, то ли корень.

Романс

Ровно усыпанный белыми перьямилёд на Оке, чёрный лёд на Оке.Двое без сна, мы встречали здесь первымизимний рассвет на застывшей реке.Может, конец всем слезам и истерикам,ты ко мне, милая, ближе прильни:слишком призывно блестит под тем берегомнеизгладимая рябь полыньи.Было не жаль всей открывшейся истины,было топтать лишь не по сердцу намбелый тот пух возле каменной пристани —инеем лёгший вчерашний туман.Всей той любви – только жизнь с половиною,всей той судьбы – только вспышка во мгле.Что же друг к другу идём мы с повинноюснова по льду, но никак по земле?Где тот туман, лёгший белыми перьями?Где та рука, беззаветно, в руке?Двое без сна, мы встречали здесь первымизимний холодный рассвет на реке.

Интонации. Гоа

Когда я не мог стихами, я говорил с тобой прозой,помнил, как по-словацки «смирение и свобода»,не обнимался с пальмой,словно с берёзой,и не мешал утром воду с двуокисью водорода.И ни одну словачку я не держал за дуру.Чушь, что«в багровый закат кровавые реки вольются». Ялишь сказал, что великой – русскую литературусделала Великая Октябрьская революция.Или наоборот, но и это скажет о многом.В Индии много собак, и каждую зовут Альмой.Ночью здесь хорошо быть собакой,а ещё лучше йогом,чтоб, как с чужой женой, обниматься с пальмой.Всё это, знаю, прорехи жалкого идейного скарба,или, не знаю, происки чёрного гоанского рома.Кстати, в Словакии на Рождество едят не краба,а карпа.Да, вероятно, нам лучше было остаться дома.

Сонет

Твой карий глаз каурой жеребицы,Под гривой пот и пена под седлом…Но вновь седлать – лишь тем верней убиться,А запрягать – всё разметать кругом.Слипалась ночь в один горячий сгусток,Тянулась жизнь, мгновеньями дробя,Но даже на короткий недоуздокНикто не смог взять, гордую, тебя.Когда сейчас неоновой тропойТы в ближний бар идешь на водопой,Где дым слоится, как туман прибрежный,Из слов твоих там мало что поймут,Как ты любила вожжи и хомутИ чем был сладок этот скрип тележный.

Островок безопасности

Как-то столкнувшись лицом к лицуна островке безопасности,мы встали бок о бок, изобразивразъятого в плоскости двуликого Януса.Листья каштана перебегали асфальтмигрирующими зелеными крабамии под колесами гибли. Только одинспасся, мне на ботинок вскарабкавшись.Шла ты туда, откуда шел я. И яшел в твое прошлое, как и ты в мое прошлое.В них мы уже врезались бы, лишьсделай вперед по шагу. И, может быть,вечность, что так прошла, вся и была любовь,там, на островке безопасности,пока лист каштана не залепил светофор,пока мы изображали двуликого Януса.

«Измеряющая жизнь стихотворениями…»

Измеряющая жизнь стихотворениями,ты прости его,«года» и «годы» путающего,как безграмотногов категориях и формах временинастоящего, прошедшего и будущего.Если жизнь —сближенье сущего и должного,он не жил ещё, упрямый и набычившийся,ибо, где в любви нет прошлого продолженного,остаётся только бывшее несбывшееся.Ты глаголом жгла, актриса драматическая,он мосты жёг из-за слова опрометчивого…Жаль,всё так сложилосьграмматическитолько в форме настоящего прошедшего.

«Общежитие затихало, смолк разговор за стеной…»

Общежитие затихало, смолк разговор за стеной,лунный свет брёл стульям и сброшенному белью.Полуприкрытые единственной простыней,мы разбирали, что значит слово «люблю».Ты говорила, это слово поёт, как щегол,или так в солнечных бликах река бурлит…Я говорил, это прежде всего глагол,первое лицо, настоящее время,несовершенный вид.Ты говорила, это души само естество,это лилии белой едва народившийся узелок…Я говорил, это так, но прежде всего —изъявительное наклонение и активный залог.Солнце вышло из-за соседних крыш,ты двинулась к двери по солнечному лучу…Годы прошли, ты говоришь, говоришь,ты говоришь – я молчу, молчу и молчу.

«Пускай мне не будет иного пути…»

Пускай мне не будет иного пути,а только работа с восьми до пяти,а после работы не письменный стол —верстак, огород да коровы растёл.Сапог мой испанский, ты ногу пусти,а я отрубился, я сплю до шести.И сон мой не будет исчерпан до дна,чтоб в сон мой никак не проникла она.Не та у ней сила, не та у ней мочь,и сны о ней горько проходят обочь.Пусть бродят по улице, я им не мщу,но в дом не пущу, когда кошку впущу.Когда же я кошку впущу-таки в дом,то что-то, наверно, припомню с трудом.А после, в обед, бросив бензопилу,допомню, как брошу картошку в золу.Но злой и негибкий, как старая жердь,я буду жалеть только осени желть.А если когда и открою тетрадь,одно, как безумный, начну повторять:О, милая, лживая, чёртова ты!Тебя ни с какой не увижу черты,тебя ни в каком не увижу окне,ни в дуле, ни в проруби, ни в стакане…