Шрифт:
– Откуда ты знаешь, что он умер?
– Я слышала выстрелы, и он не вернулся. Мы поняли.
– Теперь скажи мне правду: ты дала цыгану Петро драгоценности твоей семьи или он сам их взял?
Кровь прилила к моему лицу.
– Как вы можете его подозревать?! Я выбросила все драгоценности в лесу в снег, чтобы никто их не нашел.
– Зачем ты сделала такую глупость?
– Вы не понимаете. Если бы у меня их нашли, то сразу бы все поняли и убили бы меня.
– Я действительно не знаю, что сказать.
– Ничего не говорите. Попрощайтесь с этими милыми врачами и идите своей дорогой. Я останусь здесь.
Он вышел. Дверь за ним закрылась, и я осталась еще более одинокая в этом месте.
18.
Еврейский доктор вышел из моей палаты сгорбленный. Как будто его ударили. Я его очень жалела. Сразу же ко мне вошли три медсестры во главе с моей толстой приятельницей, сестрой Поплавской. Град вопросов посыпался на меня без предупреждения.
– Он уезжает?
– Куда?
– Он оставил почти все вещи здесь?!
– Он собирается вернуться?
– Что он рассказывал?
– Его уволили?
– Ничего подобного! – ответила я. – Он получил перевод.
– Куда?
– Не знаю. Он мне не сказал. Но он мне сказал, что ему понравилось быть здесь, с вами. Что вы прекрасные работники и очень стараетесь. А особенно он говорил, насколько у вас золотое сердце.
– Он сказал тебе, что он жид?
– Почему вдруг? – вру я прямо в глаза – Он ничего мне об этом не говорил.
– Тогда что же он рассказывал?
– То, что он возвращается в свою Румынию. Что ему не нужны его вещи и что дома его ждут жена и дети.
– Бедный, бедный! – хором произнесли сестры – Это у него на лице написано. Все это заметили!
– Вы видите, – говорю я сестре Поплавской, – он – хороший человек. А вы мне не верили.
– Ну… я не думаю, что я так уж ошиблась. Он точно жид. Это понятно из-за его желтой звезды. Но мне это не важно. Жид он, не жид… чтоб только был здоров!
– Ой! Сколько еды он тебе оставил!
– Это не только для меня – отвечаю – возьмите все, что вам нужно и оставьте мне немного.
– Мы возьмем это и сохраним для тебя. Все, что попросишь, мы тебе принесем. Нельзя оставлять это на твоем «столике». Горе тебе, если Софья Федоровна увидит весь этот гастроном рядом с тобой.
С этими словами все исчезло.
Когда все вышли, я отвернулась и заплакала. Плакала из-за лицемерия добрых сестер, из-за человека, в котором я обнаружила своего друга и которого сразу же потеряла. Я плакала о шоколаде, чае и колбасе которые были так близко и исчезли.
На следующее утро все вернулось на круги своя. В десять часов утра зашла Элли с традиционным завтраком. Зашла, не здороваясь, и вышла, не прощаясь. От нее веяло жутким холодом. Анюта, которая до этого момента играла со своей тряпичной куклой, вернулась к жизни и попросила у меня что-нибудь поесть.
– Подойди и возьми сама. Ты уже можешь ходить.
– Ты не будешь сердиться, если я возьму то, что мне нравится?
– Ты можешь взять все.
Это Анюта и сделала. Она взяла все. Мне было все равно.
Вдруг шум! Несущийся издалека голос акушерки, с ее преувеличениями и глупостями, ворвался в нашу комнату. Она сама со своей важностью, ширью и полнотой, с красным носом и подозрительно румяными щеками зашла в палату. И за ней вся «свита»: роженица с огромным животом, ее подруги с корзинами еды, продуктов, воды и, конечно же, яиц. Будет весело, сказала я сама себе. Все возвращается вновь. Снова Пасха! и понятное дело – рисунки на яйцах!
Через некоторое время появились сестры, чтобы застелить для роженицы кровать.
– Нагрейте воду! Уже появились признаки!
– Сейчас! Сейчас! Не волнуйся! Еще есть время. Ты всегда спешишь. Таня отвернись к стене!
– Не бойтесь, я уже много раз это видела. Меня это не пугает. Наоборот, интересует.
– Какая девочка наша Танюша! Героиня! Это не просто девочка! Анюта, ну-ну, пошли скорее в коридор. Это не для твоих глаз.
– У вас есть конфета? – спрашивает Анюта.
– Конфету барышня хочет! Что вдруг конфету? Уже полтора года мы не видели конфет!