Шрифт:
– Я видела! У румынского доктора! И вы забрали у Тани. Я видела! Я видела! Я видела!
– Эту малышку невозможно обмануть! Ну… пошли уже!
Я отворачиваюсь к стене как раз вовремя. Со стороны роженицы послышались жуткие крики и причитания, молитвы со стороны акушерки. Я уже знала распорядок. Я радовалась, что хотя бы что-то происходит в больнице и все внимание теперь сосредоточенно на роженице и, конечно, на младенце, который должен родиться. Я хотела, чтобы обо мне забыли и о румынском враче, который покинул меня. Почему мне все время хочется плакать? На самом деле мне просто было жалко себя. Нас. Брошенных детей, одиноких, голодных. О которых никто не думает. Нервирующая акушерка со своими вечными молитвами, перекрещиваниями, с глупыми выражениями, не прекращала мне надоедать.
– Прочитай «Отче наш»! Три раза прочитай! Ангел рождается! Торопись, Таня! Это зависит от тебя! Посмотри на эту прелесть! Какой он красивый! Какое счастье! Что это ты вдруг плачешь?
– От радости, от радости… – промямлила я, после того как прочитала молитву.
Акушерка ничего не почувствовала. Она продолжала хвалить роженицу, ее красоту, ее доброту и особенно младенца, который только что появился на свет.
Я себя плохо чувствую. Я фальшивлю. Я не люблю этого красного малыша, орущего малыша. Ни его кричащую мать. И особенно я ненавижу акушерку. Я знаю, чего она хочет. Она хочет соблазнить меня перейти жить к ней и стать ее дочерью. Это будущее пугает меня. По выражению лиц сестер и врачей, которые меня окружают, я вижу, что все согласны, что это наилучший вариант для меня. Мое сердце сжимается от ужаса. Что будет? Как я смогу ее терпеть? Что мне с ней делать? Красивое лицо моей мамы появляется перед моими глазами, и она мне говорит: «Соглашайся, соглашайся! Не думай о нас с папой. Мы уже давно умерли. Ты должна думать о будущем. Ты должна выжить!»
Мне тяжело. Мне очень тяжело.
«Папа, папа – говорю я себе, произнося молитву в десятый раз. – Папа, скажи, мне нужно врать? Забыть вас? Стать кем-то другим? Скажи мне, папа! Врать?»
«Да – отвечает папа. – Ты все время врешь. Ты уже не маленькая Тата. Ты – Таня Петренко. Таня Петренко смелая! Она борется за свою жизнь! Она строит свое будущее!»
«Папа, – говорю я, – ты и мама хотите, чтобы я стала девочкой этой лицемерной толстухи? Она хочет, чтобы я называла ее мамой! Как я могу?! Вы понимаете, что она от меня хочет?! Папа, мама, не оставляйте меня опять в чужих руках. Я прошу вас!»
Я снова плачу.
– Почему ты плачешь, малышка? Ты растрогалась? Святая! Святая!
Она обращается к матери этого куска мяса, которого она держит в руках:
– Я говорила тебе! Наша Таня святая! Знаешь, я возьму ее к себе домой, когда она выздоровеет. Я буду ее мамой! – заканчивает она с гордостью.
– Иди сюда, мне кажется, что у меня кровь пошла! Иди ко мне!
– Перестань заниматься этой больной девочкой! Держи ребенка! Я не хочу, чтобы она его трогала! Кто знает, какие у нее болезни!
Я отворачиваюсь к стене, единственный способ избавиться от этих людей.
Я тихо плачу.
19.
Обычное утро. Анюта спит. Я выползаю из комнаты. Держусь за стену. Я не могу держать равновесие. Но у меня есть туфли! С гордостью я говорю себе: у меня есть туфли!
Я подхожу к ванной комнате. Вода до боли холодная. Снаружи лето, а вода как лед. Может, мне это кажется? Я смотрю на свои пальцы. Они освободились от коричневой корки, но они красные и распухшие. Я сжимаю руку, подставляю ее под кран и брызгаю водой на лицо. Это приятно. Это приятно. У меня нет мыла, но оно мне не нужно. С чего это вдруг, мыло?
–Таня, Таня!
Голос моей няни.
– Лицо надо мыть с мылом! Сколько раз тебе повторять? Ты никогда не делаешь того, что тебе говорят.
Где ты, моя няня? Где ты?
Опять слезы. Что со мной происходит? Немного воды и я уже плачу как дура.
Я мокрая выхожу. Кран разбрызгал повсюду воду, и я стала мокрой.
– Что ты сделала? – говорит сестра Вера. – Что ты наделала? Зашла умыться и пролила воду на себя. У нас нет сменной одежды! Высохнешь так.
– Простите, сестра Вера. Может у вас есть полотенце?
– Ого! Полотенце барышне захотелось! Где я тебе найду полотенце? Мы давно уже забыли о таких вещах.
– Они тоже «усохли» в кладовой? – говорю я с большой наивностью. – И мыло «усохло», как говорит кладовщик?
Вера рассмеялась.
– Танечка, ты смешная! Ты все схватываешь! У нас все «усыхает» в кладовой.
– Вера, скажите, можно мне поговорить с Людмилой Александровной? Мне очень нужно с ней поговорить.
– О чем тебе с ней разговаривать? Ты сегодня очень важная.
– Вера, не смейтесь надо мной. Я хочу узнать, когда я должна покинуть больницу.
Вера изменилась в лице. Она стала серьезной.
– Я позову тебя – отвечает сестра несмотря мне в глаза.
Через час в палату зашла Людмила Александровна.
– Танечка, ты меня звала?
– Я хочу задать вам несколько вопросов. Это касается моего будущего.
Я посмотрела на роженицу, она смотрит на нас с интересом. Людмила Александровна понимает намек.
– Пойдем, девочка. Я отведу тебя в кабинет врачей. Там мы сможем посидеть в тишине, и я приготовлю тебе чай. Тот чай, который нам оставил офицер.