Хозяйки очень интересовались тем, что я читала, и разговаривали часами со мной перед сном. Они были русские из Белоруссии, они застряли в Балте, когда глава их семьи получил работу в горсовете. Через несколько лет после этого вспыхнула война. Его сразу же мобилизовали, а женщины остались позади. По прошествии некоторого времени, они узнали, что он был убит в первых боях на немецко-русском фронте около Ленинграда. Из их рассказов я поняла, что этот красивый дом, так хорошо построенный, их собственность, но они не имеют права его оставить без опасения его потерять. Кроме того, они не могли вернуться в Белоруссию, потому что там были тяжелые бои. Они чувствовали себя чужими среди украинцев, которые совершенно свободно их осмеивали. Острый украинский юмор очень жесток, но чрезвычайно смешен. Все это они мне рассказывали во время длинных вечерних разговоров перед сном, в сопровождении чая и замечательного печенья. Я им рассказывала о моей «Одиссее», со дня побега из горящего Кишинева, до того момента, когда я попала в их дом. Они плакали, всхлипывали и восклицали: ах, ох. Они гладили меня по голове и угощали конфетами, которые они делали дома. Не знаю, где они находили сахар. Мне было очень приятно смотреть и учить, как делают карамельки и пробовать их еще теплыми. Если бы не «очаровательная» Софика, я бы никогда не оставила этот дом, но судьба решила иначе.

В одно прекрасное утро, когда я была занята штопкой чулок дяди Павы под тщательным наблюдением противной Софи, он появился собственной персоной:

– Брось все и идем со мной. Хорошо оденься, – говорит мне дядя Пава с улыбкой. – Я тебя познакомлю с разными местами в этом гетто.

Одеваюсь за несколько минут и бегом выхожу. Подаю дяде Паве свою руку, как когда-то несколько лет назад. Его большая рука сжала мою и мы пошли по намощенной улице Балты.

– Куда мы идем? – спрашиваю я.

– Сначала я хочу тебе показать, где граница гетто, которую тебе нельзя переходить!

Мне было ясно, что нет таких границ, которые я не могу перейти в ближайшее время, но, конечно же, я не сказала ни одного слова. Наша прогулка продолжалась почти час. Это гетто не было большим, за один час мы охватили всю новую «географию». Мы остановились возле «комитета» – руководство гетто. Мой дядя Павел занимал там очень важную должность. До сегодняшнего дня, я не совсем понимаю, что именно он там делал. Со временем, я поняла, что основной деятельностью этого места была посылка людей, в большинстве мужчин, иногда и женщин, на работы. В большинстве случаев эти люди не возвращались назад. Если эти люди не возвращались, то по прошествии некоторого времени, один из членов центра куда-то уезжал на поезде и возвращался с мешками одежды. Все это проходило с большой секретностью, но некоторые люди все знали.

Были три возможности: одна – выход на работу. Люди собирались перед комитетом, по спискам которые были приготовлены заранее членами центра. Тяжелая миссия! Никто из них не знал, вернутся эти люди или нет. Их жены и дети стояли на расстоянии и молча дрожали от страха. Я этого никогда не видела, но мои друзья в гетто неоднократно описывали мне эту сцену. Вторая возможность была, посылка этих людей в другие гетто или в другие лагеря. Третья и последняя возможность для них – никогда не вернуться.

Все эти вещи не были мне рассказаны моим улыбающимся дядей. Он меня показывал своим друзьям и знакомым, и все восторгались моей «необычной» красотой, что приводило меня в ужасное смущение. Я уверенна, что они все это говорили только потому, что он хотел это услышать. Он меня представлял, как своего ребенка:

– Она мне как дочь! – говорил он. – У меня и моей жены не было детей, а Таточка – дочь сестры моей жены.

– Что случилось с семьей? – спрашивали его знакомые.

Мой дядя делал очень кислое лицо и говорил:

– Все… все… совсем все… и с какой жестокостью.

Его собеседники выказывали свое участие в этой трагедии очень выразительным щелканьем языка и закатом глаз. Очень значительным выражением сочувствия. Я чувствовала себя очень несчастной в этой ситуации. Я надеялась, что представление моей трагедии кончится быстрее!

Через несколько часов, в конце этой длинной прогулки очень знаменательной для меня, я поняла, что все благополучие и покой в гетто это просто принимаемый всеми трагичный обман. Под видом маленького города, скрывается мир полный ужасов, нищеты, голода и очень тяжелых болезней.

– Сейчас мы пойдем обедать! – возвестил дядя Павел.

– Где же будет обед? – спрашиваю я. – Дома?

– Нет, – говорит дядя Павел. – Я тебя веду к очень приятным людям.

– Они нам дадут просто так, без денег, обед?

– В первый раз – да. Но если ты захочешь там кушать опять, то ты должна будешь заплатить.

– Я понимаю, – говорю я, несмотря на то, что я ничего не поняла.

Мы остановились возле низенького домика, постучали в дверь, в которой были странные дырки, похожие на то, что ее давно едят черви. Когда дверь открылась, дядя Павел мне сказал:

– Осторожно, надо спуститься по трем ступенькам.

– Это что, погреб? – спрашиваю я.

– Совсем нет, не погреб. Хороший дом, хороших евреев. Этот дом – дом Эсфири Яковлевны.

– Кто она такая?

– Сейчас ты с ней познакомишься.

Госпожа Эсфирь была женщиной гораздо более широкой, чем высокой, с очень милым лунообразным лицом. Было очень сложно определить ее возраст.

– Какие гости! – воскликнула она. – Это твоя племянница? Какая красивая!

«Боже, – сказала я себе. – Какая подлиза!»