– Этого еще нам не хватает, молоток и гвозди?!!! Вдруг, молоток и гвозди?

– Если нет места в шкафу, я повешу все это на гвоздь.

– Это не эстетично! – категорично сказала Дора.

– Это временно, – говорю я. – Я не уверенна, что я здесь останусь.

– Мы разрешим этот вопрос. – Мягким голосом говорит Эсфирь и приглашает на чай и пирог.

– Спасибо, как вы смогли спечь пирог здесь? – спрашиваю я.

«Это хороший вопрос, хороший вопрос чтобы разбить лед» – говорю я сама себе. Проглатываю огромный кусок пирога и говорю:

– Это самый вкусный пирог, что я ела за свою жизнь!

Если по правде, у пирога был вкус песка, а запах борща.

– Ты знаешь из чего это сделано? – с иронией спрашивает Фрида Борисовна.

– Нет. Не знаю.

– Он сделан из кукурузной муки и сахарной свеклы!

Теперь я понимаю, почему я чувствую запах борща.

– Замечательно! – говорю я. – Вы полны изобретений!

– Софика научила нас готовить этот пирог, – ядовито говорит Дора, и прибавляет – Как ты находишь новую жену дяди Павла? Правда, она красавица?

«Провокационный вопрос!» – думаю я.

– Без сомнения – красавица! – отвечаю с широкой улыбкой. – И главное, у нее доброе сердце! И уже не говорю, как красиво она одета!

Фрида Борисовна посмотрела на меня понимающим взглядом.

«Эта старуха очень опасна, – подумала я. – Она все понимает».

– Почему же ты оставила этот замечательный дом и пришла сюда, в эту тесноту?

Мне надоел этот обмен колкостями, и я почувствовала, что я их угощу несколькими хорошими фразами из моего репертуара. Я поняла эту игру и решила вытащить из моего запаса самую сладкую улыбку, которую я могла им предложить. После того, как я смогла проглотить пирог и чай, появился Рувка, «назначенный» госпожой Эсфирь, неся в руках молоток и гвозди. Его лицо было как маска. Он не был счастлив своей новой должности.

– Где? – спросил.

– Здесь, здесь, Рувка. Тут, около шкафа. Три гвоздя. Немного за шкафом. Для нашей новенькой Танечки!

Рувка очень профессионально засунул гвозди себе в рот и ударил молотком. Мгновенно забил все гвозди.

– Хватит? – спросил он.

– Хватит. – Я ответила. – Спасибо!

«Что он о себе возомнил? – подумала. – Кто он такой?»

Я ничего не сказала.

Вечером мне объяснили с какой стороны кровати мне положено спать. С моей стороны кровати поставили маленький стульчик и на нем свечку. Я взяла книжку, которую мне дали русские женщины, и собралась читать.

– Что? – сказали все хором. – Ты потратишь свечку для чтения?!

Тут я решила, что последнее слово должно остаться за мной:

– Я не могу заснуть без чтения! Я плачу за свечи!

Так закончился первый день моего воспитания в маленьком аду госпожи Эсфирь.

Так прошли считанные дни, между пребыванием у женщин и сном у госпожи Эсфирь. Что мне страшно мешало, так это грязь. Никак не возможно было там помыться, я была счастлива, что мне позволяли мыться в ванной комнате белорусок, мылом и даже каким-то специальным мылом для волос. «Смерть вшам» – так мы называли это мыло. Жена моего дяди ничего не знала о моем времяпрепровождении, даже ей не приходило в голову, что я нахожусь так близко к ней. К моему счастью, комнаты белорусок были довольно далеко от той части дома, где жили мой дядя и его жена. Таким образом, они не могли меня даже слышать. Каждый день я наносила визит моему дяде в «городском совете», комитете. Мой дядя был очень этим доволен, и у него всегда была масса сюрпризов для меня, красивая одежда или халва. Между прочим, я не понимаю, из чего она была сделана, но я подозреваю, что это было сделано из семечек подсолнуха. Как бы то ни было, для меня это было просто счастье! У моего дяди всегда была колбаса, водка и селедка и вообще всякие изумительные вещи. Могу сказать, что я никогда не оставалась голодной. Я решила вопрос еды! Я все время обходила гетто со всех сторон и осматривала людей, которые там жили.

Это гетто сильно отличалось от того лагеря, в котором я жила в Любашике. Там было несколько улиц, не помню сколько, и маленькие проулочки, отходящие от них. С одной стороны гетто было поле и не было никакого забора. С другой стороны была речка и мост, на котором стояли солдаты, проверяющие всех входивших и выходивших. Вокруг гетто ходили патрули румынских солдат и даже немецких. Вообще в этом городе было много немцев, солдаты и офицеры, которые собирались продвигаться на восток. В это время продолжались жестокие бои вокруг Сталинграда. Со стороны моста было довольно трудно перейти в город. Я знаю только мост, но их было несколько. Их охраняли румынские полицейские, которых называли «жандармерия». Я их не знала и не хотела знать. В особенности после рассказа моего дяди о сержанте Василиу. Который, по его словам, выжал из него большую сумму денег за то, что он меня привез. Я не верю моему дяде, что это было так, как он рассказывает. Я очень жалею, что мне не удалось попрощаться с единственным человеком, который был на моей стороне, когда я была в опасности. Я больше никогда его не видела, но я уверена, что эта история с деньгами была настоящей ложью.

Все время я думала о намеках, которые доходили до моих ушей, насчет действий «центра» по вопросу евреев. О посылке евреев на работу в других местах я еще не знала. Мой дядя жалел меня и не рассказывал мне правду. Так же он не рассказал мне, откуда идут все мои красивые платья. На вопрос, что я должна ответить о моем изумительном гардеробе, он мне сказал, что все из посылок добрых людей. Он посоветовал мне написать в Кишинев на наш бывший адрес моей няне, чтобы она послала все, что она может найти на адрес «еврейского центра в Балте». Все, что я вообще ношу идет посылками из Кишинева. Я спросила дядю, как такое может быть, что почта спокойно идет между Украиной и Бесарабией. Разве в Кишиневе продолжают править румыны?! Мой дядя мне объясняет, что румыны получили от немцев право управлять Бесарабией, и частью Украины, в которой мы сейчас находимся. Эта часть находится между Днестром и рекой Буг. Я исполнила совет моего дяди в его присутствии, моим детским почерком я написала по-румынски наш адрес, и чтобы было ясно, кому это адресовано, я написала по-русски: «Моей няне и дяде Илье». Дядя Илья, наверно, так и не научился писать, но впоследствии, когда я получила письма от моей дорогой няни, он всегда прибавлял особым почерком свою подпись. Письма моей няни были всегда закапаны ее слезами. Моя дорогая, хорошая няня послала мне вещи, которые она смогла вовремя спасти из дома моей тети Рули, который почему-то не сгорел. Вся часть дома, в которой жили служащие, и лошади, и машины не сгорела. Таким образом они могли там спокойно жить. Рулины вещи совершенно мне не подходили, кроме одного зеленого платья, которое было как на меня сшито. Теперь я понимаю, что это все нужно было, чтобы дать мне «алиби». Сегодня я понимаю, насколько был жалок и смешон мой способ писания адреса. Я написала «Моей любимой няне». Дядя смеялся надо мной и сказал, что это напоминает ему анекдот: на главной почте Парижа, получили письмо на адрес «Моему дедушке. Париж, от его внука Вани». Служащие почты смеялись над этим и повесили это письмо под стекло на стенку. По прошествии некоторого времени на почту пришел старый дед и спросил: может быть, у вас есть письмо от моего внука? Очень странно, но вместо того, чтоб смеяться, я расплакалась. Эти двое людей, единственные которые остались у меня. Они были для меня самым важным в этом мире. Ясно, и дядя Павел, но он уже не был моим. Он был совсем другим. У меня было двойственное чувство по отношению к нему. С одной стороны была обида, а с другой – любовь?!

Свободное время я проводила в прогулках по гетто и наблюдении за людьми. Я не осмеливалась перейти мост, потому что мой вид отличался от местных жителей. Я представляла себе, как у меня постоянно просят документы. Но теперь у меня были только документы гетто, которые мне дал мой дядя. С ними я не могла перейти мост.

Однажды, когда я вернулась от белорусок, я заметила маленького, симпатичного, белого щенка, который бегал возле соседнего дома. Дверь открылась, и из нее вышла рыжая девочка, одетая в крестьянскую одежду.