«Макаръ Андреевичъ Сн?жковъ считался серьезнымъ челов?комъ. Но это была н?сколько особаго рода серьезность: вертлявая, юркая, надо?дливая. Онъ находился, такъ сказать, въ в?чной борьб? со вс?мъ, что встр?чается въ жизни несерьезнаго и неправильнаго. На все въ мір? у него была какая-то прописная точка зр?нія, и онъ не переносилъ никакихъ отступленій отъ нея. Онъ вс?мъ всегда сов?товалъ, вс?хъ поучалъ – уб?жденно, крикливо, съ непріятной манерой наступать на собес?дника, брать его за рукавъ, за пуговицу, и – что хуже всего – обрызгивать его въ конц? концовъ слюнями. Являлся онъ куда-нибудь всегда съ разб?гу, бросалъ куда попало скверный пропот?вшій котелокъ, втягивалъ широкими ноздрями воздухъ, и начиналъ прямо съ выговора…»
Произведение дается в дореформенном алфавите.
Макаръ Андреевичъ Снжковъ считался серьезнымъ человкомъ. Но это была нсколько особаго рода серьезность: вертлявая, юркая, надодливая. Онъ находился, такъ сказать, въ вчной борьб со всмъ, что встрчается въ жизни несерьезнаго и неправильнаго. На все въ мір у него была какая-то прописная точка зрнія, и онъ не переносилъ никакихъ отступленій отъ нея. Онъ всмъ всегда совтовалъ, всхъ поучалъ – убжденно, крикливо, съ непріятной манерой наступать на собесдника, брать его за рукавъ, за пуговицу, и – что хуже всего – обрызгивать его въ конц концовъ слюнями. Являлся онъ куда-нибудь всегда съ разбгу, бросалъ куда попало скверный пропотвшій котелокъ, втягивалъ широкими ноздрями воздухъ, и начиналъ прямо съ выговора:
– У васъ, батенька, жарко, духота! Что-же это вы въ такую погоду съ закрытыми окнами сидите? Вдь спертый воздухъ, это – погибель!
Если хозяинъ оправдывался боязнью сквозного втра, Макаръ Андреевичъ училъ его:
– А вы фуфайку-то носите? Спасительная вещица! Я давно уже круглый годъ ношу. Вотъ и теперь, я весь въ поту, а посмотрите-ка…
И онъ засучивалъ рукавъ сюртука, вытягивалъ изъ подъ маншетки кромку грязной фуфайки, и заставлялъ не только осмотрть ее, но и ощупать.
– Безъ фуфайки, батенька, ни на шагъ. Да что это, я замчаю, вы какъ-будто прихрамываете? Тсны ботинки, а? Да вы у кого шьете? Я тридцать лтъ шью у Сухожилова, первый сапожникъ въ мір! Совтую вамъ непремнно къ нему перейти.
Позовутъ Макара Андреевича обдать, онъ и тутъ наставитъ, научитъ, объяснитъ гигіеническій смыслъ каждаго блюда.
– Раки? Раки, батенька мой, надо въ ма есть, когда ихъ изъ Финляндіи привозятъ. Они тогда нжные, труповъ еще не нажрались. Рябчики? Для нихъ теперь время уже прошло, они только до новаго года хороши. Да вы гд ихъ берете? Ихъ только у Сидорова, въ Пустомъ рынк, и можно брать. Я тридцать лтъ тамъ ихъ беру.
Все это, по правд сказать, длало Макара Андреевича довольно несноснымъ. Но у насъ иногда за что-то любятъ такихъ людей. «Серьезный, молъ, человкъ, всегда дло говоритъ».
Но только эта серьезность довела Макара Андреевича до бды.
Началось это издалека. Мсяца два, три назадъ въ семь его и въ кружк близкихъ знакомыхъ стали замчать, будто онъ длается еще серьезне, но притомъ меньше пристаетъ, а больше задумывается. По утрамъ долго сидитъ надъ газетами, – читаетъ, читаетъ, вписываетъ что-то въ толстую тетрадь, и потомъ ходитъ цлый часъ изъ угла въ уголъ, поеживаясь плечомъ и неодобрительно пошевеливая головой.
«Ужъ не пустился ли онъ сочинять воздухоплавательную машину?» подумала разъ его жена. А дочка, съ которой мать подлилась своей догадкой, сказала на это:
– Ну, чтожъ? Папенька такой серьезный человкъ, онъ можетъ сочинить. И тогда мы богатые будемъ.
Но хотя Макаръ Андреевичъ имлъ вс данныя для того, чтобы сочинить воздухоплавательную машину и даже улетть съ ней на сверный полюсъ, идея эта не приходила ему въ голову. Удрученное состояніе его духа разъяснилось иначе.
Однажды, когда жена его, Александра Петровна, вышла къ нему поутру поздороваться, и по обыкновенію протянула губы, что-бы обмняться съ нимъ супружескимъ поцлуемъ, онъ тихо, но ршительно оттолкнулъ ее отъ себя.
– Что съ тобой, Макарчикъ? – спросила она съ удивленіемъ. Увы, авторъ не иметъ права скрыть, что она звала его Макарчикомъ.
– Ничего особеннаго, но отнын мы не будемъ цловаться, – отвтилъ Макаръ Андреевичъ. Знаменитый нмецкій докторъ разъяснилъ въ обстоятельной монографіи страшную опасность, заключающуюся въ поцлу.
– Но, мой другъ… если мы законные мужъ и жена, то какая же опасность? – возразила Александра Петровна.
– Все равно, съ гигіенической точки зрнія ршительно все равно, – отвтилъ Макаръ Андреевичъ. – Для гигіены не существуетъ законныхъ поцлуевъ. Вс поцлуи безусловно опасны. Черезъ нихъ передаются всевозможныя болзни. На поверхности нашихъ губъ гнздятся миріады всяческихъ микробовъ, и мы, посредствомъ поцлуевъ, легкомысленно передаемъ ихъ другъ другу.
– Но, мой другъ… – пыталась снова возразить Александра Петровна.
– Довольно! никакихъ противорчій я не потерплю! – вскричалъ съ несвойственнымъ ему раздраженіемъ Макаръ Андреевичъ. – Довольно этой рутины, этой слпоты, этого безсмысленнаго пренебреженія къ спасительнымъ указаніямъ науки! Отнын мы вс будемъ рабски повиноваться этимъ указаніямъ, и вести осмысленную жизнь, подобающую… серьезнымъ людямъ.
Александра Петровна удалилась, недоумвая. Черезъ минуту въ кабинетъ вбжала дочка, 17-лтняя Лиза. Она тоже подставила свой хорошенькій лобикъ для поцлуя, и Макаръ Андреевичъ, по разсянности, чуть было не поступилъ вопреки указаніямъ науки. Но опомнился, и только провелъ бородой по лицу двушки.
– Папа, ты знаешь, сегодня Ольга Степановна именинница, надо непремнно похать ее поздравить, – сказала Лиза.
Макаръ Андреевичъ, вмсто отвта, съ задумчивымъ видомъ осматривалъ ея талію, потомъ дотронулся до нея рукою.
– Корсетъ? – спросилъ онъ почти шепотомъ.
– Да, корсетъ, – отвтила, ничего не понимая, Лиза.
– Снять!.. сейчасъ снять! – повелительно, поднявъ об руки, произнесъ Макаръ Андреевичъ. – Корсетъ есть величайшее зло. Онъ препятствуетъ правильному физическому развитію женщины. Онъ долженъ быть безусловно изгнанъ изъ употребленія.