Каникулы

Аннотация

«Завтракъ уже поданъ на столъ, но хозяйка еще не вышла. Она сидитъ въ своей комнат?, передъ туалетнымъ столикомъ, приставленнымъ въ прост?нк? между раскрытыми окнами. В?теръ шевелитъ шторами и иногда вздуваетъ ихъ какъ паруса. Спиртовая лампочка догараетъ, и замирающій голубой язычекъ чуть лижетъ прокопт?вшія щипцы. Марья Андреевна уже окончила свои ondulations, но ей не хочется покинуть табуретъ передъ зеркаломъ. Она приблизила лицо къ самому стеклу и разсматриваетъ себя въ упоръ близорукими, выцв?тшими глазами, и зач?мъ-то проводитъ двумя пальцами то по бровямъ, то надъ бровями. Уже съ четверть часа она такъ сидитъ, и кажется, все разсмотр?ла, до посл?днихъ складочекъ на уголкахъ глазъ, но никакъ не можетъ разстаться съ своимъ м?стомъ. Собственно, это самое любимое ея занятіе днемъ, и особенно утромъ, когда совс?мъ нечего д?лать. Сидитъ, смотритъ въ зеркало, и никогда не соскучится, словно въ первый разъ въ жизни им?етъ возможность разсмотр?ть себя…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

Завтракъ уже поданъ на столъ, но хозяйка еще не вышла. Она сидитъ въ своей комнат, передъ туалетнымъ столикомъ, приставленнымъ въ простнк между раскрытыми окнами. Втеръ шевелитъ шторами и иногда вздуваетъ ихъ какъ паруса. Спиртовая лампочка догараетъ, и замирающій голубой язычекъ чуть лижетъ прокоптвшія щипцы. Марья Андреевна уже окончила свои ondulations, но ей не хочется покинуть табуретъ передъ зеркаломъ. Она приблизила лицо къ самому стеклу и разсматриваетъ себя въ упоръ близорукими, выцвтшими глазами, и зачмъ-то проводитъ двумя пальцами то по бровямъ, то надъ бровями. Уже съ четверть часа она такъ сидитъ, и кажется, все разсмотрла, до послднихъ складочекъ на уголкахъ глазъ, но никакъ не можетъ разстаться съ своимъ мстомъ. Собственно, это самое любимое ея занятіе днемъ, и особенно утромъ, когда совсмъ нечего длать. Сидитъ, смотритъ въ зеркало, и никогда не соскучится, словно въ первый разъ въ жизни иметъ возможность разсмотрть себя. На балкон ея мужъ, Павелъ Степановичъ, кончилъ газету, покачался немного въ камышевомъ кресл, и почувствовавъ при вид накрытаго стола утренній голодъ, выразилъ нетерпніе. – Marie, подано уже! Иди завтракать! – крикнулъ онъ въ окно со вздувшимися шторами. – Иду! – тягучимъ тономъ отвтила Марья Андреевна. Она встала, прикрыла загашенную втромъ лампочку, дошла до двери, но хватившись носоваго платка, вернулась. Платокъ лежалъ на туалетномъ столик, и поэтому она опять присла и стала снова смотрть на себя въ зеркало и потрогивать пальцами то кожу на лбу, то прическу. – Maman, папа ждетъ завтракать! – крикнула изъ сада въ другое окно тринадцатилтняя дочка Лиза, сидвшая до тхъ поръ на скамейк подл гувернантки. Она поднялась локтями надъ подоконникомъ и заглянула въ комнату. Видъ матери, разсматривающей себя въ зеркало, произвелъ на нее впечатлніе священнодйствія. Она молча, съ глубокимъ интересомъ стала смотрть, какъ это происходитъ – хотя, собственно, ничего не происходило. Павелъ Степановичъ сталъ быстро ходить взадъ и впередъ по балкону, обдергивая парусинный пиджачекъ и шевеля пальцами кончикъ бороды. – Что же нейдутъ завтракать? – покрикивалъ онъ нетерпливо. – Удивительно, право, какъ вс распускаютъ себя на дач. Въ чемъ дло? Почему? И безъ того часомъ позже подаютъ… – Володя дома? – спросила Марья Андреевна дочку. – Не знаю… нтъ, не видала, – отвтила та, продолжая сосредоточенно созерцать зрлище нескончаемаго сиднья передъ зеркаломъ. Въ ней уже просыпались женскіе инстинкты, и она начинала понимать наслажденіе, которое испытывала мать. Она и сама иногда, среди дня, станетъ передъ большимъ зеркаломъ въ гостиной, стоитъ и смотритъ, молча, серьезно, долго, пока кто-нибудь не войдетъ. Узнавъ, что Володи еще нтъ, Марья Андреевна взяла другое зеркало, поменьше, и стала разсматривать себя въ него сзади, повернувшись спиной къ туалету. Лиза совсмъ влзла на подоконникъ и слдила, какъ въ обоихъ зеркалахъ отразился дивно расчесанный затылокъ мамаши. – Marie, когда же наконецъ? – послышался совсмъ сердитый окрикъ мужа, и его недовольное лицо показалось изъ-за отодвинутой шторы. – Иду, – отвтила съ легкимъ вздохомъ жена. Вс, наконецъ, услись за столъ. Какъ разъ въ эту минуту на ступенькахъ балкона поднялась фигура юноши въ гимназическомъ кител. – Каждый разъ ты опаздываешь! Хоть говори, хоть не говори! – проворчалъ Павелъ Степановичъ. Володя приблизился развинченной походкой, кинулъ фуражку, поздоровался съ отцомъ, поцловалъ ручку матери, и подвинувъ стулъ, обрушился на него такъ, какъ крючники кидаютъ мшки на телгу. Онъ толкнулъ при томъ столъ, задлъ локтемъ сестру, и хватилъ рыжими сапогами по ногамъ отца. – Что это, мой милый, ты садиться разучился? ходить разучился? Откуда у тебя такія манеры взялись? – снова заворчалъ отецъ, подбирая ноги. – Ужасъ, ужасъ, до чего этотъ молодой человкъ распустился на дач, – обратился онъ къ жен. – Обрати, пожалуйста, вниманіе на его костюмъ: китель весь измятъ, зеленыя пятна отъ травы, сапоги точно у бродяги. Дуняша, почему вы не чистите сапоги молодому барину? – перенесъ онъ свои недовольныя замчанія къ горничной. – Помилуйте, когда же ихъ чистить? Владиміръ Павловичъ никогда съ вечера ихъ за дверь не выставятъ, а утромъ не допросишься. Наднутъ нечищенные, да такъ и ходятъ, – объяснила Дуняша. – Вдь это неряшество! – проворчалъ Павелъ Степановичъ. – Меня ужасаетъ, именно ужасаетъ подобная распущенность. Володя, сидя совсмъ бокомъ, такъ что Лиза осторожно все отодвигалась отъ него, провелъ рукой по мокрому лицу. – Лтомъ что же тамъ соблюдать еще, – проговорилъ онъ своимъ страннымъ, переломленнымъ голосомъ, не то дискантомъ, не то басомъ. – Опрятность и приличныя манеры надо всегда соблюдать, для этого нтъ особыхъ сезоновъ! – наставительно замтилъ отецъ. Гимназистъ на это только подкинулъ головой, дескать: слышалъ я, слышалъ! – и потянулъ къ себ блюдо, опрокидывая стаканы и морща скатерть. Наваливъ на тарелку весьма изрядную порцію, онъ принялся съ жадностью сть. Павелъ Степановичъ сохранялъ недовольный видъ. Ему претило «разгильдяйство», въ которое, по его наблюденіямъ, втягивался сынъ. Да и не сынъ только: онъ и въ дочери замчалъ какое-то не нравившееся ему упрощеніе манеръ, охоту знакомиться со всми дачными двчонками, невниманіе къ замчаніямъ француженки. И жена тоже распустилась, не смотрла какъ слдуетъ за порядкомъ въ дом, и хотя проводила цлые дни передъ туалетнымъ столикомъ, но если не собиралась никуда выйти, то оставалась въ ночной кофточк. Этой ночной кофточки, при раздланной до послдняго волоска прическ, онъ не могъ равнодушно видть. «Манера русской кокотки», выражался онъ мысленно. – Ты не забылъ, надюсь, что теб переэкзаменовка предстоитъ? – обратился онъ къ сыну. – Что-жъ такое переэкзаменовка? Я приготовлюсь. Сегодня праздникъ, – возразилъ Володя. Онъ уже нался, и теперь опять сидлъ бокомъ, и въ нетерпніи болталъ подъ столомъ ногою. Марья Андреевна мдленно поднялась. – Пойдемте въ паркъ? – бросила она гувернантк. – Потомъ приходите къ вокзалу, я буду тамъ. Надньте Лиз блое платье съ кушакомъ. Володя подошелъ къ стоявшему тутъ-же велосипеду, осмотрлъ его, но потомъ раздумалъ на немъ хать. Вмсто того онъ прошелъ въ свою комнату и схватилъ тамъ какой-то учебникъ. Ему вдругъ захотлось показать, что онъ вовсе не лнтяй, что ему и въ праздникъ ничего не стоитъ заняться. Недовольный тонъ отца уязвилъ его. Онъ находилъ несправедливымъ такое отношеніе. – «Чего отъ меня хотятъ? – думалъ онъ. – По математик я первый ученикъ. Вотъ латынь эту, да гречиху (у нихъ такъ называли греческій языкъ) я дйствительно не люблю, это правда. Ну, а приготовиться къ переэкзаменовк все-таки могу». Съ грамматикой подъ мышкой, онъ сошелъ въ садъ, пробрался въ свой любимый уголокъ у ршетки, растянулся на трав и сталъ зубрить. Прошло нсколько минутъ. Вдругъ до него долетли знакомые голоса, – ближе, ближе. Онъ приподнялся и заглянулъ сквозь ршетку. Такъ и есть: Соня и Варя Леденцовы идутъ мимо дачи, громко разговаривая и смясь. Ножки ихъ быстро мелькаютъ изъ-подъ коротенькихъ платьевъ, зонтики цпляются за втви акацій. Володя всталъ совсмъ, отшвырнулъ книгу въ траву, подошелъ вплотную къ ршетк и произнесъ: – Здравствуйте! Куда это вы спшите? Барышни вздрогнули, но не остановились, и старшая отвтила на ходу: – Далеко! – Въ паркъ? Ни та, ни другая не отвчали на это и чему-то разсмялись. Володя посмотрлъ имъ вслдъ, на ихъ круто-заплетенныя косы и мелькавшія ботинки, постоялъ въ нершимости, потомъ энергически осадилъ фуражку на затылокъ, и пустился догонять ихъ. На поворот въ паркъ онъ уже поровнялся съ Соней, и пошелъ рядомъ. – Я съ вами погуляю немножко, – сказалъ онъ, и бокомъ, не оборачиваясь, протянулъ имъ руку. – Что вамъ вздумалось въ праздникъ долбить?… – спросила Варя. Волод почему-то не хотлось сознаться. – Я просто читалъ… романъ одинъ, – сказалъ онъ. – Неправда, я по книг видла, что это долбяжная, – возразила Варя. – Васъ заставили, вотъ вамъ и стыдно признаться… – А по-каковски это такъ говорятъ: долбяжная? Такого слова нтъ, – придрался въ свою очередь Володя. – У насъ вс такъ говорятъ, значитъ есть такое слово, – вступилась за сестру Соня. – Мало ли что у васъ говорятъ, – отозвался Володя. – Пойдемте къ пруду, я покатаю васъ въ лодк. – Merci, мы совсмъ не къ пруду идемъ. Старшая тихонько толкнула младшую, и об почему-то фыркнули. – Чему вы сметесь? – обиженно спросилъ Володя. Сестры фыркнули еще громче, и пошли скоре. У нихъ вс разговоры всегда прерывались такимъ фырканьемъ, и Володя всегда обижался. Но Соня ему «ужасно» нравилась: онъ былъ почти влюбленъ въ нее, хотя разговаривалъ и обращался съ нею со своею обычною мальчишескою небрежностью. Этимъ обращеніемъ онъ думалъ спасти свое достоинство и отомстить за насмшливость. – Если вы не къ пруду идете, то куда же? – спросилъ онъ. – Я все равно съ вами пойду. – Идите, если хотите; намъ все равно, – отрзала Соня. – А мн и подавно, – ляпнулъ Володя. Сестры фыркнули. – Какъ это вжливо! – произнесла старшая, и опять об фыркнули. – Я и не гонюсь за миндальщиной, – объявилъ Володя. – Какъ? какъ вы сказали? за миндальщиной? – переспросила Соня, и толкнула сестру, причемъ об зашатались отъ смха. – Это у васъ въ гимназіи такъ выражаются? – Разумется, миндальщина. Паточный леденецъ. – Кто, кто паточный леденецъ? – Да вотъ хотя бы лицеистъ вашъ, Храповъ. Паточнаго кавалера изъ себя корчитъ. Засунетъ руки въ брюки и сюсюкаетъ. Соня и Варя опять фыркнули. – Что-жъ, Храповъ премилый мальчикъ, – сказала Соня. – Съ нимъ очень пріятно разговаривать. – Усики свои душистой помадой смазываетъ, – продолжалъ Володя. – Мамаша ему китель духами вспрыскиваетъ. – А вы въ своемъ кител, должно быть, въ крапив валялись, – выпалила Варя. – Я и не стремлюсь въ кавалеры попасть. – А не стремитесь, такъ и не приставайте къ намъ. Мы васъ не приглашали идти съ нами. – И не собираюсь идти; просто, мн по дорог было, – обозлился Володя. – Удивительно, право, интересно мн. До свиданья! Онъ круто повернулъ и зашагалъ назадъ. Лицо его имло какое-то ухарски-злое выраженіе, какое бываетъ у озорнаго мальчишки, когда его выскли и отпустили. «Дрянь двчонки…», думалъ онъ, болтая длинными руками и подкидывая головой съ съхавшей на затылокъ фуражкой. Домой онъ зашелъ только, чтобъ взять велосипедъ. Любопытство все-таки влекло его въ паркъ. Онъ похалъ туда, и проколесивъ съ полчаса по разнымъ направленіямъ, замтилъ вдали барышень Леденцовыхъ, и подл нихъ юношу въ блистающемъ снжной белизной кител. Ему захотлось пролетть мимо нихъ съ быстротой и ловкостью чемпіона. Онъ такъ и сдлалъ. Сестры при вид его толкнули другъ друга и фыркнули. Храповъ только прищурился на него своими близорукими глазами. Пролетвъ стрлой мимо знакомой группы, Володя услышалъ позади себя общій громкій хохотъ. Онъ покраснлъ и круто свернулъ въ боковую аллею. Онъ еще не былъ безнадежно самоувренъ, и ему пришло въ голову, что онъ держалъ себя довольно глупо.