Петер, выслушав ее, почувствовал себя неуютно и, боясь показаться неблагодарным и невежливым, вскричал:

— Разве я равнодушный человек? Как плохо вы меня знаете!

— Тогда что же мешает вам пообедать со мной?

Петера ждал дворецкий, готовый проводить его до машины. Г-жа Валь-Дидье повернулась к нему и спросила, где багаж г-на фон Эля.

— Уже в машине.

— Перенесите его обратно, — велела она и, обращаясь к Петеру, добавила: — Вы ведь составите мне компанию до завтра? Как говорит Мариза: «Мне нужно передохнуть».

Петеру фон Элю ничего не оставалось, как поклониться в знак согласия.

Вечером они поехали на прогулку в противоположную от моря сторону. Петер заметил, что Катерина, которой больше не досаждали то ревнивые, то насмешливые взгляды Маризы, выглядела такой тихой и спокойной, что напоминала неподвижную воду пруда. Соперничество больше не вынуждало ее все время быть начеку. Расслабленная, безмятежная, она отдавалась счастью остаться наедине с мужчиной, которого любит и мечтает завоевать, она грезила наяву и, пока он рассказывал ей об архитектуре, закрыла глаза, и, сложив руки на груди, представляла себе, какое счастье ее ожидает. Они проезжали мимо деревушек, заглядывали в церкви, покупали фрукты и лаванду. В ритме ветра чудилась истома, и Петер, сидя за рулем, разглядывал пейзаж с тем вниманием, которое вызывают вещи, о которых мы собираемся рассказать отсутствующему собеседнику, о ком непрестанно думаем.

— У нас все совсем по-другому, — повторял он время от времени, потом, высказав несколько соображений о разнообразии пейзажей нашей планеты, затормозил у ограды маленького кладбища.

— Как здесь хорошо, — сказал он. — Мне стыдно испытывать такое удовольствие.

— Стыдно? Но почему?

— Потому что испытывать удовольствие в моем случае уже означает изменить. Живописная дорога, разнообразие красок, вы, Катерина, и вот я увлечен. Можно ли одновременно сохранять верность и развлекаться. Нет. Развлечение — это измена. Вас захватывает то, что развлекает, вот почему все так серьезно. Доверие, которое к нам питают, единственная путеводная нить. Наше спасение.

Г-жа Валь-Дидье не увлекалась философскими рассуждениями. Называла их пустыми упражнениями ума, а Петер, обвиняющий себя в гипотетической измене, только подавал ей лишнюю надежду. Вот все, что она поняла.

— О, Петер, люди тратят целую жизнь, напрасно пытаясь понять себя, так зачем мучиться угрызениями совести незнакомцу, каковым мы так и остаемся? Случается, этому незнакомцу необходимо посвоевольничать. У него появляются свои желания, и, препятствуя их исполнению, мы только увеличиваем его требования. Полноте, что вы загрустили, я ведь тоже нуждаюсь в утешении.

Петер, казалось, не слышал ее:

— Давайте, — предложил он, — прогуляемся немного пешком.

Он толкнул ворота кладбища, и они пошли по кипарисовой аллее, ветки деревьев, казалось, вздыхали. Порой какая-нибудь дата, эпитафия, выбитое на могильном камне имя привлекали их внимание. Г-жа Валь-Дидье сказалась усталой и вздохнула.

— Я совершенно измотана. Сил никаких нет. Верно, от свежего воздуха.

Петер, не раздумывая, предложил ей присесть у могилы семьи Дюжантиль, утопающей в зарослях шиповника.

— У могилы? Ни за что!

— Почему? Самое место для отдыха.

— Да, но какого отдыха! — возразила она, потом, опасливо оглядываясь, все же позволила себя уговорить. Он устроился рядом. Неожиданно поднялась стая птиц, закружилась венцом и канула в вышине. Г-жа Валь-Дидье сорвала цветок, принялась обрывать лепестки, приговаривая:

— Любит, не любит, любит… Совсем не любит! — воскликнула она, не решаясь притронуться к последнему лепестку, оставшемуся в серединке.

— На кого вы гадаете? — спросил Петер.

— На вас, — ответила она.

— На меня? Разве цветок может рассказать вам о моих чувствах? Вы хотите заставить солгать этот невинный цветок? Катерина, я вас…

Он замолчал, г-жа Валь-Дидье не отрывала от него глаз. Он прищурился, словно пытаясь увидеть в ней чьи-то далекие черты; дыхание его стало прерывистым, он задыхался, черты лица обострились, ноздри задрожали, губы приоткрылись, и Катерина, в каждом из этих признаков распознавая неминуемое приближение поцелуя, заволновалась, расслабилась, веки ее смежились, как вдруг «Апч-хи!» Петер фон Эль чихнул. Она отпрянула от него.

— Будьте здоровы, — сказала она и, не зная, как вести себя дальше, пробормотала первые попавшиеся строчки прочитанного утром стихотворения.

Петер достал носовой платок, снова чихнул, попросил прощения, высморкался и спросил, о чем она говорила.

— Что вы сказали, Катерина? Чертовы чиханья помешали мне расслышать.

— Я сказала: «Не могилой ли станет постель любви?»

— О! Такой образ мне не нравится. Пойдемте отсюда.

По дороге домой они остановились у торговцев глиняной и металлической посудой. Катерина в этот вечер нарядилась к интимному ужину в саду византийской мадонной.