— Вы так часто пишете…

— Письма заменяют тем, кто в разлуке, прогулки и беседы. Они порой отображают жизнь такой, какой она должна бы быть. Но пойдемте, я отвезу вас. Будем надеяться, что аптеки еще открыты.

Забытая в своей туалетной комнате Катерина Валь-Дидье постепенно поняла, что осталась одна. Сначала она подождала, потом забеспокоилась, и пришла к выводу, что с ней сыграли злую шутку. Растопырив пальцы ног, она встала, на пятках прошла через ванную, открыла дверь и крикнула изо всех сил: «Мари-и-и-за! Ма-ри-и-за!» Встревоженная горничная решила, что случилось что-то ужасное, и примчалась, крича на ходу:

— Что, пожар?

— Дело не в этом, — ответила Катерина и, чтобы успокоить ее, закурила.

— Все может случиться, — заметила горничная.

— Вы не видели г-жу Лежан?

— Видела, она уехала с г-ном фон Элем.

— Уехали без меня? Не предупредив? Да еще в такое время? Это нелюбезно с их стороны, благодарю вас.

— К вашим услугам, — ответила уходя горничная.

Г-жа Валь-Дидье в сердцах швырнула сигарету на плитки пола. «Ага! Гренки, говорите! Теперь я буду знать, что означают гренки», — в ярости повторяла она, продолжая свой туалет.

Подобные случаи и уловки повторялись все чаще. Катерина и Мариза, используя любые хитрости, изощренные и грубые, старались остаться наедине с Петером, а когда он возил их кататься на машине, оспаривали, кому достанется место рядом с ним.

Прогулки стали походить на экскурсии. Они посетили замки Луары и однажды даже заночевали в придорожном трактире. Петер фон Эль с блеском исполнял роль гида.

— Вы просто кладезь премудрости, — твердили дамы в один голос.

— Нет, кладезь премудрости — это то, что мы видим перед собой, — отвечал он.

К обеим он относился одинаково. Его серьезность увеличивала значимость каждого взгляда, каждого слова, которое он произносил. Вскоре в его галантности появились нотки благовоспитанной фамильярности, и порой г-жа Валь-Дидье, которая вдруг на минуту решала, что он предпочитает ее, в следующее мгновение отказывалась от иллюзий в пользу Маризы, которая, в свою очередь, не более чем на миг испытывала превосходство.

Так они прожили две недели, и вот однажды, дождливым вечером, они застали его в гостиной, где, сидя спиной к окну, он рассматривал альбом:

— О, фотографии! Чьи? Ваши? Военные? Покажите! Покажите! — вскричала Мариза.

— Как это нескромно, — сказала ей Катерина.

Петер фон Эль замялся:

— Нескромно? Нет, почему!

— Тогда показывайте, — повторила г-жа Лежан. — Странно, вы как будто боитесь.

— Боюсь? Вы ошибаетесь, только если боюсь показаться неблагодарным.

— Неблагодарным?

— Ну да. Вы делитесь со мной радостью, и мне не хотелось бы омрачать ее своим беспокойством.

— Беспокойство? Как ее зовут? — спросила Мариза.

Вопрос рассмешил его, а у Катерины защемило сердце. Но содержимое альбома живо интересовало ее, она опасалась, что он может закрыть альбом, и, довольно ловко давая выход любопытству, сказала:

— Недаром говорят, что любое беспокойство не вредно обсудить.

— Скорее даже, не беспокойство, я сгораю от нетерпения, — ответил он. — Ведь память способна оживить в душе образы, и тогда ощущаешь свою беспомощность.

— Вот поэтому мне больше нравятся фотографии, — откликнулась Мариза. — Фотографии — их все же можно потрогать, подержать в руках! Не то что воспоминания в чистом виде, о которых вы говорите…

Петер фон Эль протянул им альбом и сразу, казалось, забыл об их присутствии. Полузакрыв глаза, опершись подбородком на спинку кресла, он как бы самому себе стал монотонно рассказывать склонившимся над страницами дамам о прожитых годах. Иной раз в его повествовании проскальзывало какое-нибудь иностранное слово, и перед ними возникали картины: колокольни, леса, уходящие солдаты, какая-то девушка на фоне величественных пейзажей восточной Европы. Как-то в парке, со всех сторон окруженном лесом, после холодной, наводящей тоску осени, случилось ему на закате встретить утреннюю зарю и насладиться рвущими сердце поцелуями. «Слова — это камень и кровь, этими сгустками крови и камнями, падающими у нас изо рта, мы стараемся продлить существование любимых вещей. Человек рассказывает о своем доме, и тот запечатлевается в памяти других людей, и любовь, о которой он сумел поведать им, годами заставляет биться тысячи сердец. Нужно уметь говорить о том, что любишь, ведь молчание — это забвение».

Г-жа Валь-Дидье и г-жа Лежан не поняли смысла сказанного, тем не менее слова Петера фон Эля произвели на них большое впечатление.

— Какая красивая девушка. Кто она? — спросили они, возвращая ему альбом.

— Ее зовут Матильда. Скоро я поеду за ней, и мы, возможно именно здесь, сыграем свадьбу.

В тот вечер подруги оплакивали несчастную любовь Петера фон Эля.

— Подумать только, ведь вскоре он узнает о смерти бедняжки! Как грустно, как прискорбно, просто ужас. С ума сойти можно, — сказала г-жа Валь-Дидье.