— Ах, Париж — сказала она, — я до сих пор еще ни разу там не была.

Выйдя из парка и пройдя по пустырю, заросшему ежевикой, они оказались на краю желтоватого поля с редкими пучками молочая, дрожащими на ветру там и сям.

— Вернемся в парк. Ах! Эти цветы, я ни за что на свете не стала бы их рвать. Я очень боюсь, что от них передастся ощущение тоски. Здесь даже кролик мог бы меня напугать, кролик или птица какая-нибудь. Правда, птицы и в других местах часто могут напугать. Какой пустырь! Какое тоскливое место!

— Зато здесь мы одни, — ответил Луи.

Она нехотя прошла с ним до дороги, вдоль которой, с одного боку, были насыпаны большие кучи камней.

— Идите сюда, здесь мы будем совсем, как король с королевой, восседающие во время прогулки на троне из подручных средств, — сказал он и прежде, чем она успела что-либо понять, поднял ее на руки и усадил на самый верх каменного холма, потом сел рядом с ней, взял ее руки, медленно поднес их к губам и сказал:

— Я не хочу больше с вами расставаться, давайте жить вместе, хотите?

— Я как-то об этом не думала.

— Ну так подумайте. Или нет, не думайте, лучше помечтайте, чтобы вам приснился сон. Да, помечтайте, как во сне. Потому что сны летят быстрее, чем мысли. Ведь мечтать можно быстрее, чем раздумывать.

— Я помечтаю со сновидениями сегодня вечером, когда лягу спать.

— Нет, помечтайте сейчас.

— Мечтаю, — сказала она.

— Тогда закройте глаза и постарайтесь увидеть сон.

— Мне кажется, я всю жизнь только этим и занималась.

Она закрыла глаза и прошептала:

— И правда, сны приходят быстро. Меня сейчас куда-то уносит, уносит.

— Только далеко не улетайте.

— Меня несет к вам, но вы пока еще так далеко.

Он поцеловал ее, они поглядели друг другу в глаза, и все было сказано.

Вечность является к нам в первые моменты любви. Они почувствовали, что теперь они — пара и что безразличие, которое еще только что разделяло их, между ними никогда больше не будет. Счастье, испытываемое ими, казалось им недоступным, и они радовались мысли, что они являются теми, кем они являются. Он был красивым мужчиной, она — грациозной и страстной женщиной, и к их любви примешивалась еще какая-то гордость от сознания, что они любят, делавшая их еще прекраснее. Унылый пустырь показался им волшебным полем; они долго рвали молочай и решили, что он станет эмблемой их прекрасной любви, а воспоминания о том, что только что произошло с ними, смешивались с тем, что находилось у них перед глазами, с природой, интимной и очень сентиментальной. Когда они вернулись в Вальронс, все уже давно закончили пить чай.

— А мы вас звали, звали, — сказала г-жа Дювиль, — вы, наверное, не слышали.

— Я даже кричал «У-у! У-у!» — уточнил полковник, — а этого уже лет двадцать со мной не случалось. Дорогуша, — обратился он к племяннице, — а ты знаешь, который сейчас час?

— Нет.

— Я так и думал. А время — вещь серьезная, хотя ты этого не признаешь. Победа или поражение зависят от расчета времени. Нам пора отправляться в обратный путь. Вечереет, а я не люблю ездить в темноте.

— Мы загулялись и не заметили, как пролетело время, — сказал Луи.

— Понимаю. Прогулка это познание, а оно так приятно, что не замечаешь, как время летит, — сказал г-н Дювиль. Так и хочется постичь все неожиданности до самого горизонта: осмотрим еще одно дерево; дойдем еще вон до того яркого пятна; интересно, а что можно увидеть вон с той горки? Время перестает существовать. Это как остановка посреди безумной гонки. И потом, — сказал он в заключение, — пойти на прогулку это единственный способ куда-то пойти, не уходя.

— В общем так или иначе, но сейчас уже почти шесть часов. В путь, дурное войско, — приказал полковник, холодно посмотрев на племянницу.

Вместо того, чтобы немедленно подчиниться, она со вздохом положила руку на плечо Луи. От этого смелого жеста все замерли вдруг в изумлении, все застыли в полной тишине. Улыбаясь, Луи произнес:

— Видите ли, мы помолвлены.

— Помолвлены? Объяснитесь! — вскричал полковник.

Г-жа Дювиль, словно огромная птица, падающая на свою жертву, кинулась в объятия мужа, лепеча: «Помолвлены, слышишь? Они жених и невеста, как мы». Наивность обычно скорее трогательна, чем прекрасна, но в этих простых словах она предстала именно прекрасной.

К терпению и доброте, свойственным Дювилю старшему, примешивались легкая ирония и большая доля безропотной покорности. Он знал, что чем меньше в человеке ума, тем легче его ранить и тем труднее ему защититься от причиняемых ему огорчений. Жена часто его раздражала, но и трогала тоже, потому что была доброжелательна и добра безмерно, что вызывало жалость к ней. Так что было вполне естественно, что она любила своего мужа, которого знала сейчас не больше, чем в первый день знакомства, и который, оберегая ее девичьи иллюзии, оставался для нее, после более чем тридцати лет совместной жизни, женихом. Кроме сына и мужа она испытывала истинную привязанность лишь к г-ну Зарагиру.