Наша сила в том, что мы не знаем ни брата, ни свата, и к товарищам, уличенным в преступных деяниях, относимся с сугубой суровостью. Поэтому наша личная репутация должна быть вне подозрения.

Мы судим быстро. В большинстве случаев от поимки преступника до постановления проходят сутки или несколько суток, но это, однако, не значит, что приговоры наши не обоснованы. Конечно, и мы можем ошибаться, но до сих пор ошибок не было, и тому доказательство – наши протоколы. Почти во всех случаях преступники, припертые к стене уликами, сознаются в преступлении, а какой же аргумент имеет больший вес, чем собственное признание обвиняемого?"[320]

Но каким образом добывались эти признания в застенках ЧК? Все, что мы знаем о старых русских тюрьмах, о «русской Бастилии», как звалась обычно Шлиссельбургская крепость – место заключения важных политических преступников, – все это бледнеет перед тюрьмами и режимом, установленным коммунистической властью в некоторых местах заключения. Разве не пыткой, почти физической, является содержание в таких тюрьмах, иногда месяцами без допроса, без предъявления обвинения, под постоянной угрозой расстрела, которая в конце концов и осуществляется? Возрождением пыток назвал П. А. Кропоткин в таких условиях институт заложников. Но этими заложниками фактически являлись все вообще заключенные в тюрьмах. Жить годами в ожидании расстрела – это уже не физическая пытка.

Такой же пыткой является и фиктивный расстрел, столь часто и повсеместно применявшийся следователями ЧК в целях воздействия и получения показаний. Такой пытке подвергались, например, некоторые подсудимые в деле петербургских кооперативов, рассматривавшемся осенью 1920 г. в Москве. Одного из подсудимых несколько раз водили ночью на расстрел, заставляли раздеваться догола на морозе, присутствовать при реальном расстреле других – и в последний момент его вновь уводили в камеру, для того чтобы через несколько дней вновь прорепетировать с ним эту кошмарную сцену. Люди теряли самообладание и готовы были все подтвердить, даже несуществовавшее, лишь бы не подвергаться пережитому.

Русская писательница О. Е. Колбасина в своих воспоминаниях передает о таких же переживаниях, рассказанных ей одной из заключенных. Это было в Москве, во Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, т. е. в самом центре. Обвиняли одну женщину в том, что она какого-то офицера спасла, дав взятку в 100 тыс. рублей.

Передаем ее рассказ так, как он занесен в воспоминания Колбасиной. "На расстрел водили в подвал. Здесь несколько трупов лежало в нижнем белье. Сколько, не помню. Женщину одну хорошо видела и мужчину в носках. Оба лежали ничком. Стреляют в затылок… Ноги скользят по крови… Я не хотела раздеваться – пусть сами берут, что хотят. «Раздевайся!» – гипноз какой-то. Руки сами собой машинально поднимаются, как автомат расстегиваешься… сняла шубу. Платье начала расстегивать… И слышу голос, как будто бы издалека – как сквозь вату: «На колени». Меня толкнули на трупы. Кучкой они лежали. И один шевелится еще и хрипит. И вдруг опять кто-то кричит слабо-слабо, издалека откуда-то: «Вставай живее», – и кто-то рванул меня за руку. Передо мной стоял Романовский (известный следователь ВЧК) и улыбался. Вы знаете его лицо – гнусное и хитрую, злорадную улыбку. «Что, Екатерина Петровна, испугались немного? Маленькая встряска нервов? Это ничего. Теперь будете сговорчивее. Правда?»[321]

Между тем по декрету СНК о борьбе со взяточничеством от 8 мая 1918 г.: «Лица, виновные в принятии или даче взятки… наказываются лишением свободы на срок не менее пяти лет, соединенным с принудительными работами на тот же срок»[322]. А тут женщину пугают расстрелом, да еще таким варварским способом.

А что это за издевательство, когда мужа расстреливают в присутствии жены? Такой факт рассказывает в своих одесских воспоминаниях Н. Давыдова: «Узнали сегодня, что… баронесса Т-ген не была расстреляна. Убит только муж, и несколько человек с ним. Ей велено было стоять и смотреть, ждать очереди. Когда все были расстреляны, ей объявили помилование. Велели убрать помещение, отмыть кровь. Говорят, у нее волосы побелели»[323].

Пытки совершались путем физического и психического воздействия. В Екатеринодаре пытки производились следующим образом: жертва растягивалась на полу застенка. Двое дюжих чекистов тянут за голову, двое за плечи, растягивая таким путем мускулы шеи, по которой в это время пятый чекист бьет тупым железным орудием, чаще всего рукояткой нагана или браунинга. Шея вздувается, изо рта и носа идет кровь. Жертва терпит невероятные страдания…

В станице Кавказской Екатеринодарского края при пытке использовали железную перчатку. Это массивный кусок железа, надеваемый на правую руку, со вставленными в него мелкими гвоздями. При ударе, кроме сильнейшей боли от массива железа, жертва терпит невероятные мучения от неглубоких ран, оставляемых в теле гвоздями и скоро покрывающихся гноем. Такой пытке, в числе прочих, подвергся гражданин Ион Ефремович Лелявин, от которого чекисты выпытывали будто бы спрятанные им золотые и николаевские деньги. Очень часто пыткам чекисты подвергали людей лишь для того, чтобы выведать, куда они спрятали свои драгоценности. Так долгое время истязали одну учительницу, Домбровскую, пока она не выдала местонахождение золотого браслета и нескольких золотых колец.

В городе Армавире при пытке употреблялся так называемый венчик. Это простой ременный пояс с гайкой и винтом на концах. Ремнем перепоясывается лобная и затылочная часть головы, гайка и винт завинчиваются, ремень сдавливает голову, причиняя ужасные физические страдания.

В ЧК система допросов при помощи кулаков, плетей, шомполов была общепринята. На работу в ЧК попадали откровенные садисты, и нередко они занимали высокие должности. Так, в Пензе председательницей ЧК была женщина Бош, настолько зверствовавшая в 1919 г., что была даже отозвана центром. В Вологде председатель ЧК, двадцатилетний юноша, любил такой прием. Он садился на стул у берега реки, приносили мешки, выводили из ЧК допрашиваемых, сажали их в мешки и опускали в прорубь. Он признан был в Москве ненормальным, когда слух о его поведении дошел до центра.

А вот описание знаменитого коменданта Харьковской ЧК Саенко, прославившегося своей кровожадностью: «По мере приближения Деникина все больше увеличивалась кровожадная истерика чрезвычайки. Она в это время выдвинула своего героя. Этим героем был знаменитый в Харькове Саенко. Он был в сущности мелкой сошкой – комендантом ЧК, но в эти дни паники жизнь заключенных в ЧК и в тюрьме находилась почти исключительно в его власти. Каждый день к вечеру приезжал к тюрьме его автомобиль, каждый день хватали несколько человек и увозили. Обыкновенно всех приговоренных Саенко расстреливал собственноручно. Одного, лежавшего в тифу приговоренного, он застрелил на тюремном дворе. Маленького роста, с блестящими белками и подергивающимся лицом маньяка, бегал Саенко по тюрьме с маузером со взведенным курком в дрожащей руке. Раньше он приезжал за приговоренными. В последние два дня он сам выбирал свои жертвы среди арестованных, прогоняя их по двору своей шашкой, ударяя плашмя… Человек с мутным взглядом воспаленных глаз, он, очевидно, все время был под действием кокаина и морфия. В этом состоянии он еще ярче проявлял черты садизма»[324].