Между тем в одной из первых инструкций ВЧК, разработанной при участии Ф. Э. Дзержинского, указывалось: «…пусть все те, которым поручено производить обыск, лишить свободы человека и держать их в тюрьме, относятся бережно к людям, арестуемым и обыскиваемым, пусть будут с ними гораздо вежливее, чем даже с близким человеком, помня, что лишенный свободы не может защищаться и что он в нашей власти. Каждый должен помнить, что он представитель Советской власти – рабочих и крестьян – и что всякий его окрик, грубость, нескромность, невежливость – пятно, которое ложится на эту власть…»[325]

Но «избиение ногами, винтовкой, револьвером, – замечает С. С. Маслов в своей книге „Россия после четырех лет революции“, – в счет не идут, они общеприняты и повсеместны». И автор приводит яркую иллюстрацию, не имеющую в данном случае отношения к политике. Тем характернее она для «коммунистического» правосудия тех лет. "В мае 1920 г., – рассказывает С. С. Маслов, – в Москве была арестована группа детей (карманных воров) в возрасте от 11 до 15 лет. Их посадили в подвал и держали изолированно от других, но всю группу вместе. «Чрезвычайка» решила использовать арест во всю. От детей стали требовать – сначала угрозами и обещаниями наград – выдачи других карманных воров. Дети отзывались незнанием.

После нескольких бесплодных допросов в камеру, где сидели дети, вошло несколько служащих, и началось жестокое избиение. Били сначала кулаками, потом, когда дети попадали, их били каблуками сапог. Дети обещали полную выдачу. Так как фамилий товарищей дети не знали, то их возили каждый день по улицам в автомобилях, трамваях, водили на вокзалы. Первый день дети попробовали никого не указать. Тогда вечером было повторено избиение, еще более жестокое, чем прежде. Дети начали выдавать. Если день был неудачный и ребенок не встречал или не указывал товарища по ремеслу, вечером он был избиваем. Пытка тянулась две недели.

Дети, чтобы избежать битья, начали оговаривать незнакомых и невинных. Через три недели их перевезли в Бутырскую тюрьму. Худые, избитые, в рваном платье, с постоянным застывшим испугом на личиках, они были похожи на затравленных зверьков, видящих неминуемую и близкую смерть. Они дрожали, часто плакали и отчаянно кричали во сне"[326].

Обычным явлением революционных лет стали повсеместные расстрелы, проводившиеся по постановлениям Революционных трибуналов чекистами. Механизм принятия ВЧК жестких мер заместитель председателя Я. Х. Петерс объяснил общественности следующим образом: «Вопрос о смертной казни с самого начала нашей деятельности поднимался в нашей среде, и в течение нескольких месяцев после долгого обсуждения этого вопроса смертную казнь мы отклоняли как средство борьбы с врагами. Но бандитизм развивался с ужасной быстротой и принимал слишком угрожающие размеры. К тому же, как мы убедились, около 70 % наиболее серьезных нападений и грабежей совершались интеллигентными лицами, в большинстве бывшими офицерами. Это обстоятельство заставило нас в конце концов решить, что применение смертной казни неизбежно…»[327].

Если в первые месяцы после принятия решения о применении смертной казни и декрета «Социалистическое Отечество в опасности» ВЧК расстреливала лишь уголовных преступников, то с мая 1918 г. данная мера наказания стала распространяться и на лиц, совершивших контрреволюционные преступления.

Применение расстрела в качестве меры борьбы с контрреволюционерами изменило характер деятельности ВЧК. Эти изменения руководитель комиссии Ф. Э. Дзержинский охарактеризовал следующим образом: «Наша задача – борьба с врагами Советской власти и нового строя жизни. Такими врагами являются как наши политические противники, так и все бандиты, жулики, спекулянты и другие преступники, подрывающие основы социалистической власти. По отношению к ним мы не знаем пощады. Мы терроризируем врагов Советской власти, дабы задушить преступление в корне… В большинстве случаев от поимки преступников до постановления проходят сутки или несколько суток, но это, однако, не значит, что приговоры наши необоснованны… Все дела о преступлениях, которые представляются нам не особенно опасными для Советской власти, мы передаем в Военно-революционный трибунал и оставляем за собой непосредственных врагов, с которыми и боремся предоставленными нам СНК средствами»[328].

С момента применения внесудебной репрессии – расстрела – ВЧК превратилась из органа розыска и дознания, каким преимущественно являлась ранее, в орган непосредственной расправы с наиболее опасными государственными преступниками. За первую половину 1918 г. чекистами было расстреляно 22 человека, однако в дальнейшем рост числа заговоров и мятежей потребовал усиления карательных мер по отношению к контрреволюционерам.

Тысячи человеческих жизней были загублены в застенках «чрезвычайки». В ЧК были даже специальные палачи для приведения приговоров в исполнение. «Работы» им было столько, что психика палача не всегда выдерживала. В отчете сестер милосердия Киевского Красного Креста рассказывается, как иногда комендант ЧК Авдохин не выдерживал и исповедовался сестрам. «Сестры, мне дурно, голова горит… Я не могу спать… меня всю ночь мучат мертвецы».

Как ни обычна была «работа» для палачей – наконец, человеческая нервная система не выдерживала. И казнь совершали палачи преимущественно в опьяненном состоянии – в нужном состоянии «невменяемости», особенно в дни, когда шла действительно своего рода бойня людей. Даже привычная уже к расстрелу администрация, начиная с коменданта тюрьмы, всегда обращалась к наркотикам, когда приезжал так называемый «комиссар смерти» за своими жертвами и надо было вызывать обреченных из камер.

В состоянии невменяемости палач терял человеческий образ. «Один из крупных чекистов рассказывал, что главный (московский) палач Мага, расстрелявший на своем веку не одну тысячу людей, как-то, закончив „операцию“ над группой из 15–20 человек, набросился с криками „раздевайся, такой-сякой“ на коменданта тюрьмы Особого отдела ВЧК Попова, „из любви к искусству“ присутствовавшего при этом расстреле. „Глаза, налитые кровью, весь ужасный, обрызганный кровью и кусочками мозга, Мага был совсем невменяем и ужасен“, – говорил рассказчик. Попов струсил, бросился бежать, поднялась свалка, и только счастье, что своевременно подбежали другие чекисты и скрутили Магу»[329].

Можно было бы еще много написать об ужасах революционных лет. Террор был политикой того времени. Его использовала не только Советская власть (красный террор), но и различные белогвардейские режимы (белый террор). Обстоятельства и чрезвычайное положение требовали от ВЧК применения жестоких репрессивных мер в отношении врагов молодого государства. И, в силу ряда причин, они приняли слишком уродливые формы. Между тем такое положение вещей принималось руководством Советской России как данное и даже исторически обусловленное явление. Так, В. И. Ленин, говоря о том, что террор существовал уже в эпоху буржуазных революций XVII–XVIII вв., отмечал: «Английские буржуа забыли свой 1649, французы свой 1793 г. Террор был справедлив и законен, когда он применялся буржуазией в ее пользу против феодалов. Террор стал чудовищен и преступен, когда его дерзнули применять рабочие и беднейшие крестьяне против буржуазии!»[330].