Он зажег настольную лампу на столе и открыл наугад книгу.

«— Я хочу тебя — сейчас же — давай поедем в отель, — читал Толя. — Хочу тебя, хочу тебя…»

Он захлопнул книгу и закрыл глаза. Эти слова мужчина говорил женщине. Он ее хотел. Что это значит — хотеть женщину?

Толя бесшумно разделся, оставшись в одних трусах, выключил лампочку и лег под простыню. Им вдруг овладело величайшее беспокойство, словно кто-то внутри него знал значение этих слов, которые его волновали, но не хотел рассказывать об этом.

Он откинул простыню, встал на колени на голый шершавый пол и начал шептать слова вечерней молитвы. Но губы повторяли их механически, разум же никак не хотел подключаться. Закончив молитву, Толя сказал от себя, и это уже не было механически, а исходило от разума: «Господи, спаси и сохрани меня от всяких грехов и напастей. Не позволь нечистому овладеть моей душой. Оставь ее чистой, непорочной. Господи, не забывай раба твоего Анатолия, как он не забывает тебя». Толя часто обращался к Богу своими словами, а не теми, какие твердил священник. Ему казалось, что в такие минуты Бог всегда слышит его.

Молитва слегка успокоила его, он снова залез под простыню, накрылся ею с головой. Странная книжка… Маша все время читает такие книжки. Наверное, она понимает, что в них написано. Маша и в кино ходит. Он же за всю жизнь был в кино три раза. Это были фильмы про революцию и войну, и женщин в них было трудно отличить от мужчин.

Он задремал под шелест кустов возле своего окна. Где-то на горе кричал филин, в траве посвистывали перепелки. Ему снилось, как он качается на волнах, как одна, особенно высокая, на гребне которой он внезапно очутился, вот-вот обрушит его с размаху на стену из белого камня. А на вершине этой стены сидит, свесив босые ноги, Маша и улыбается ему.

Волна несла его все ближе и ближе. «Эй, вот тебе мои руки!» — крикнула Маша. Кажется, он протянул навстречу ей свои и тут же проснулся.

— Эй! — услышал он сквозь шелест листьев за окном. — Эй, проснись же — здесь так темно и страшно.

Он вскочил и перегнулся через подоконник, вглядываясь в темноту. Маша стояла в самой середине олеандрового куста и протягивала к нему руки. Она была в длинной белой рубашке и с распущенными по плечам волосами.

— Возьми меня к себе — здесь так холодно и страшно.

Толя влез с ногами на подоконник и протянул ей руки. Она схватилась за них, оттолкнулась ногами от земли, и они очутились лицом к лицу на подоконнике. Это обстоятельство невероятно смутило Толю — почему, он сам не знал. Маша сказала:

— Я никак не могла заснуть. Сегодня нет луны и звезд, и мне стало страшно. Мне кажется, вот в такие темные ночи случается конец света Ты веришь в конец света?

— Да, но когда он наступит, ты и знать об этом не будешь. Наоборот — тебе будет весело Зато потом…

— Что потом?

— Потом с нас всех спросится за наши грехи.

— А если у меня их нет?

— Так не бывает. Мы все-все очень грешные.

— Но ведь ты сам говорил, что Бог добрый и всех прощает.

— Самый добрый Иисус Христос. Он добрее всех на свете.

Теперь они стояли посреди комнаты, не прикасаясь друг к другу. Маше очень хотелось коснуться Толиных волос, плеча, но она почему-то боялась это сделать. Наконец она сказала:

— Давай сядем на кровать и поговорим, а? Про Бога, про все, что хочешь.

Не дожидаясь его согласия, она забралась на кровать с ногами и села, оперевшись спиной о подушку. Толя сел с краю, возле Машиных ступней.

— Мне кажется, время летит так быстро, а я еще ни разу не влюблялась и даже не целовалась, хотя почти все девчонки в нашем классе уже целовались, — сказала Маша. — Ты умеешь целоваться?

— Да. А разве это трудно? Неужели ты никогда не целовала маму или тетю Устинью?

Маша звонко расхохоталась.

— Дурачок ты. Я же не про те поцелуи говорю. Разве ты не видел, как целуются в кино?

— Нет. А для чего целуются?

— Ты и этого не знаешь? Чтобы сделать друг другу приятно. Когда двое любят друг друга, они хотят делать друг другу приятно.

Толе казалось, будто от Маши исходит мерцание. Он не мог различить черты ее лица, зато видел, как поблескивают глаза. Да и само настроение этой теплой июльской ночи словно подсказывало ему, что на свете существуют радости, восторги, наслаждения помимо известных ему и доставляемых от общений с Богом. Ему захотелось прикоснуться к Маше, погладить ее шелковистую кожу — он догадывался, какая она у нее, ибо человеку робкому и неискушенному зрение часто заменяет осязание, обоняние и все прочие ощущения.