Они были прекрасной парой, и в то же время эти двое, случись им жить под одной крышей, любя, жестоко терзали бы друг друга. Устинья отчетливо — слишком отчетливо — понимала это. Как и то, что любовь этих двух детей отнюдь не слепая Сухой хворост часто вспыхивает от случайной искры, однако эта искра была не случайной.

— Устинья, я пойду заниматься, — сказала Маша. Она стояла посреди веранды, прижимая к груди растрепанные тетрадки нот.

— С Богом, — машинально сказала Устинья. — Надень свитер.

— Нет, там очень жарко. И душно. Ну, я пошла.

И она стала медленно снимать с крючка возле двери клеенчатый плащ.

Устинья обратила внимание, как, уже сняв с крючка плащ, Маша обернулась и посмотрела на Толю, который стоял возле окна с опущенной головой. Хотела ему что-то сказать, но передумала, нарочито громко зашуршала плащом.

Она уже сделала первый шаг по лестнице — медленный и какой-то неохотный, — когда Толя сказал очень тихо, не поднимая головы:

— Можно я с тобой?

— Конечно. Только давай скорее, а то через два часа начнут собираться бильярдисты. Они так стучат…

Толя, все так же не поднимая головы, пересек веранду, стараясь держаться на приличном расстоянии от Устиньи.

Устинья глядела им вслед. Они медленно шли, обняв друг друга под широким, похожим на крыло гигантской летучей мыши, плащом. Она им завидовала. Она их жалела. Она понимала, что впереди их ждут не только розы.

Устинья не слыхала, как Николай Петрович поднялся по лестнице — она задумалась, подперев рукой правую щеку и глядя сквозь ветки сосен на мутно бирюзовое беспокойное море.

— Здравствуй, Устинья, — громко сказал Николай Петрович, снимая намокшую шляпу.

Она вздрогнула. Почему-то похолодело внутри, словно Николай Петрович застал ее за каким-то запрещенным занятием, и теперь ей предстоит оправдываться перед ним.

— Откуда ты? — произнесла она первые пришедшие на ум слова.

— Ясное дело не с неба. А где Машка? И вообще как у вас дела идут?

Николай Петрович сел в плетеное кресло напротив Устиньи, и она тут же отметила, что вид у него неважный, хоть он уже слегка загорел. Собственно говоря, перед ней был прежний Николай Петрович Соломин, такой, каким она его оставила два месяца назад. Просто она успела от него отвыкнуть.

— Она… занимается в кинозале. Там рояль. У нас все в порядке. А ты к нам надолго?

— Не бойся — не стесню. Я здесь поблизости устроился. Хотел забрать вас с Машкой на денек-другой к себе — апартаменты у меня роскошные, между прочим. Даже рояль есть. Да и кормят, надеюсь, по более высокому рангу, чем здесь у вас. Съездим в Сухуми, в обезьяний питомник, можно будет и на озеро Рица проскочить. А то вы все тут в четырех стенах сидите. Скучно небось?

— Да нет. — Устинья усиленно соображала, что делать. Вот и настал тот самый час икс, которого она так опасалась — Машка слегка приболела — она машину плохо переносит, особенно этот горный серпантин.

— Что-то не замечал я раньше, чтобы Машку укачивало в машине, — сказал Николай Петрович. — Наоборот, всегда любила, когда я ее в своем автомобиле катал.

— Это возрастное, Петрович. У меня, помню, тоже так было. Ну а потому она не захотела ни на какие экскурсии ездить.

— Но можно вызвать катер. Тут часа два с половиной, не больше. Морем оно даже полезней.

— Какой катер? Видишь, как штормит? Я ее как-то по спокойной погоде повезла на морскую прогулку, так ее просто наизнанку вывернуло.

Устинья сама удивлялась той легкости, с какой ей давалась эта беспардонная ложь Вот только руки дрожат. Она быстро сунула их под стол. Выпить бы сейчас грамм сто чего-нибудь крепкого — водки или коньяка.

— Ну и чудеса тут у вас творятся, — изрек Николай Петрович, окидывая взглядом просторную, уютно обжитую веранду. Его лицо потеплело при виде пуант и брошенного на раскладушку трико.

— Машет ногами? — спросил он, кивая головой в сторону палки.

— Каждое утро. Выросла. Повзрослела. Ты ее, Петрович, не узнаешь. Уезжала ребенком, а приедет, считай, взрослой дивчиной.

— Да будет тебе сочинять. И скоро она придет? Где этот ваш кинозал? Может, мне за ней сходить?

— Не надо, Петрович. Она не любит, когда ее тревожат. Сама вот-вот придет — Устинья почувствовала, как у нее вспотела спина. Она еще так и не придумала, как объяснить Николаю Петровичу присутствие Толи и нужно ли вообще что-то объяснять?..

— Ладно, пусть себе играет, — согласился Николай Петрович. — А ты меня, может, чаем угостишь? Я вижу у вас тут самовар.

— Могу и чем покрепче, если не возражаешь.