Интервью с директоров 465 школы Овсянниковой Тамарой Родионовной

Интервью А.Чупрова, 2009 г.

Я Овсянникова Тамара Родионовна. Родилась 19 февраля 1925 года. В деревне Шелуха Уломского раиона Вологодской области, недалеко от Череповца. Раньше это была Ленинградская область. Отец мой был сирота. Родился он в одном году со Сталиным. Только Сталин родился 22-го декабря, а отец в ноябре 1879 года. Рядом с нашей деревней жил коннозаводчик Климов. У него же был там молокозавод. На котором принимали молоко у крестьян. До армии папа работал на этом заводе приёмщиком молока. Потом его призвали в армию, и он там остался. Служил в Эстонии в городе Юрьев, теперь это город Тарту. Моя мама Мария Семёновна родом из Ярославской области. Из семьи зажиточных крестьян. Она с отличием окончила церковноприходскую школу и её за государственный счёт направили учиться в череповецкую гимназию. Но родители сказали: "Нечего девчонке учиться. Надо прясть, ткать и шить". И вместо её в гимназию послали дочь дьяка. В 1908 году отец приехал и женился. Через год родился мой старший брат Анатолий. Семья переехала в Юрьев и жила там до 1914 года. Когда началась война мама с детьми переехала на родину отца. Там у него был куплен дом. В деревне жили ещё его два брата, а в соседних деревнях три сестры. Все они были сироты. Тогда детских домов небыло и сирот кормили деревней, всем миром. Все они окончили церковноприходскую школу. Папа воевал. Был прапорщиком. Участвовал в Брусиловском прорыве и попал в плен. Где пробыл до 1920 года. Мама жила с четырьмя сыновьями: Анатолием, Сергеем, Николаем и Евгением. Последний родился в 1915 году, когда отец был уже на фронте. После возвращения отца у них родился ещё один сын. Потом я и в 1928 году ещё сын. Мама вела хозяйство. Братья отца дали им корову и лошадь. Мой брат Сергей очень любил лошадей, и после революции работал у Климова. Учился он в "шкм" (школа крестьянской молодёжи) За 20 километров. В деревне Леушино. Там где был женский монастырь. В ней учились ещё Анатолий и Николай. Потом её закрыли. Отца избрали председателем Волисполкома (Волосной Исполнительный Комитет) А волость была, это три теперешних района. Ещё он был руководителем ревизионной комиссии. При этом не был членом партии. На этой должности он пробыл до начала коллективизации 1928 года. Отец был не согласен с коллективизацией и его сняли. В деревне взяли власть, как бы сказать, не уважаемые люди. Отца стали преследовать. И он в 1929 году уехал. Тогда преследовать стали маму. К тому времени мой старший брат уже умер от воспаления лёгких. Сергей уехал в Ленинград учиться. За ним уехал и Николай. А вот что с нами сотворили. Мне уже было пять лет и это я помню. Отобрали у нас корову и лошадь. Пришли и описали всё имущество. Мама накинула на меня пуховый платок, дак Митя Баукин по прозвищу Барин подошёл и снял с меня этот платок. Правда, незадолго до этого мама отвезла часть вещей к своему брату. Подогнали к дому сани, погрузили нас и повезли в Череповец. До него было километров 40. Там должны были погрузить в эшелон, уходивший на Кольский полуостров. Но в дороге у меня разболелся живот. Врач посмотрела и говорит: "Эту семью грузить нельзя". Там закричали: "Семью Овсянниковых не грузить!" Мимо проезжал верховой и услышав нашу фамилию подъехал и спрашивает того кто нас привёз. Тот говорит: "А мне приказано". Верховым был председатель райкома партии соседнего района. А сани уже ушли. Он дал человеку лошадь, и тот догнал и вернул подводы. Вот так мы не попали на север. Нас вернули в свой дом, а там ничего нет. Ни ложки, ни миски. Соседи всё захватили. Потом кто победнее вернули, что взяли, а те, кто побогаче, ничего не возвратили. Отец в Ленинграде добился свидания с Кировым. Сергей Миронович выслушал всё и сказал: "Родион Зиновьевич. Вам возвращаться туда не нужно. Вас всё равно там заберут". Оставайтесь работать здесь. Я предлагаю вам два места. На строительство Волховской ГЭС или вот тут под Ленинградом на станции Славянка создаётся совхоз. Уже строятся фермы и бараки для жилья". Отец попросил время подумать. Киров говорит: "Выйди в коридор 10 минут. Подумай. Потом скажешь моему секретарю". Папа подумал, что Волховстрой далеко, а дети растут. Им учиться надо. И он согласился ехать в Славянку. Так мы попали в 1930 году на станцию Славянку. В посёлок Петро Славянка, совхоз Большевик. Отец стал работать бригадиром плотников и по общественной линии в профсоюзе. Жили сперва в бараке. Помните, был такой фильм "Коммунист" вот в таком бараке и мы жили. Потом построили двухэтажные дома. В одном из них нам дали квартиру. Совхоз был большой. Рабочих было около двух тысяч человек. Была большая конюшня. Построили 5 молочных ферм по американскому типу. Отца поставили заведовать одной из них на девятьсот голов. Ещё его избрали председателем рабочего комитета. Перед войной совхоз был перепрофилирован в свиноводческий.

В совхозе жило и трудилось много немцев. Помню семьи Рор, Данау, Ролидер, Гесс. Они нормальные люди. Хорошо друг к другу относились. Данау дядя Ваня. У него три дочки были и сын Сандр. Дядю Ваню до войны репрессировали. Тогда, заключили договор с Германией, и ходил такой слух, что мы в Германию отправляем вагоны с маслом, а от туда вывозим евреев. Ну, дядя Ваня и сказал это на конюшне. А тогда много было фискалов. Через неделю его забрали. В блокаду Сандр умер и похоронен у нас в братской могиле. А в марте 1942 года всех немцев и финнов увезли в Нарьянмар рыбу ловить в Оби. Финские деревни Малые Гары и большие Гары находились между Славянкой и Московским шоссе, а ближе к Ленинграду Шушары. В основном две фамилии были: Рюнтю и вторая.... Ой, забыла. Ещё девочка со мной училась Зина, моя подруга. Ну ладно потом вспомню. Когда финнов вывезли дома их пошли на постройку блиндажей и других военных сооружений на второй линии обороны. Этих деревень сейчас не существует. После двадцатого съезда партии многие из немцев и финнов вернулись и поселились в Саблино, Тосно в Пушкине.

В конце ноября 1940 года вернулся, отслужив срочную службу, брат Евгений. Он служил на Дальнем Востоке и участвовал в боях с японцами на реке Халхин-Гол. Был награждён медалью "За Боевые Заслуги". Получать награду ездил в Москву. К этому времени он работал шофёром на предприятии Ленсвет (теперь Ленэнерго). Оно оплатило ему дорогу. Медаль в Кремле вручал Калинин. Была даже фотография и вырезка из газеты "Правда" но в войну они пропали.

В 1941 году, я закончила первый курс техникума. 22-го июня сдала последний экзамен по тригонометрии. Отец с Евгением поехали в Поповку договариваться о покупке дома. Другой брат, работавший на Пролетарском заводе, куда-то ушел с молодёжью. Мама была на улице. И я решила помыть полы. Мою, пою песни.... А тут в час дня по радио выступает Молотов. Я выбежала в коридор. На крыльце у открытой двери стоял наш сосед Володька Щербаков. Он был на год старше меня и закончил второй курс железнодорожного техникума. Я кричу: "Володька! Война началась!" Он так удивлённо: "Как война?" Потом он умер в блокаду. На следующий день призвали Евгения. Он должен был прибыть в Слуцкий Военкомат с грузовиком, на котором работал. Но в тот день его не взяли, и он ещё одну ночь провёл дома. Ушел 24-го. Сперва их направили на Карельский фронт. А потом с Карелии их провозили мимо нас, и он бросил записку, игравшим у железной дороги славянским ребятам, в которой писал, что их везут на Центральный фронт под Москву. Это было 27-го или 28-го июня. С братом служили ещё несколько наших ребят. Под Вязьмой они попали в окружение и были пленены. Такой шофёр Тюшев Петя, бежавший из плена, рассказывал, что видел Евгения в колонне пленных справа от себя. С тех пор брат пропал. Осталась нам только его медаль "За Отвагу" №8888. В красной коробке с удостоверением и талоном на получение денег. Он так их и не получил.

Старший брат Сергей участвовал в Сталинградской битве. Был ранен. На него пришла похоронка, но он выжил. На мемориале в Волгограде осталась, высечена его фамилия: Овсянников Сергей Родионович. Ранение было тяжелое, и к строевой службе он был не пригоден. Как зоотехника и знатока лошадей его взяли в ведомство Будённого. И послали в Монголию принимать лошадей для Красной Армии. Умер он в 1979 году.

В августе в Ленинград гнали стада коров с Карельского перешейка, из-под Новгорода и Пскова. Множество дойных коров паслись на наших полях. Такие красивые, гладкие, откормленные. Как сейчас перед глазами. Такая жара. Они мычат, просятся, чтобы их подоили. Дак мы специально бегали, набирали молоко в бутылки или просто сдаивали на землю. Наберёшь молока в бутылку. Начинаешь трясти, трясти и масло сбиваешь. Все жители с Рыбацкого и Славянки, кто с бидончиком, кто с ведёрком. Дак коровы сами за этими женщинами или ребятишками шли, чтобы их подоили. А потом всех этих коров на мясокомбинат. Армия то осталась в окружении.

Когда началась война, я пошла, работать в совхоз. Вначале трудилась на прополке. Потом на сенокос. Мужчин забрали в армию. Поэтому руководство совхоза обратилось к подросткам и женщинам домохозяйкам с просьбой выйти на работы. Подростки работали полдня. Зарплату давали деньгами и ещё кормили в обед. На заготовке сена я работала на конных граблях. Для себя тоже заготавливали сено. Я работала с двумя пожилыми немцами. Фамилия одного была Рол, а второго не помню. Они косили, а я потом собирала валки. Сено делили поровну. Но воспользоваться им нам не пришлось. В сентябре прислали из Ленинграда много женщин копать окопы. По ночам было уже холодно, и они растащили всё наше и совхозное сено по окопам, в которых ночевали. Оно бы нам и так не пригодилось. Вскоре вышел приказ о сдаче всех коров имеющихся в частном владении. Женщины, конечно, плакали. Приходили солдаты и уводили. Давали бумажки, конечно, что сдана в фонд обороны. Тогда часто летали на низкой высоте немецкие самолёты. Бомбили и обстреливали. Один раз самолёт напугал нашу корову, и она забежала на минное поле, где и подорвалась. Лейтенант и двое солдат добрались до неё, прирезали и вытащили с минного поля. Договорились, что пол коровы они возьмут себе, а другую половину отдадут нам. Благодаря этому возможно мы и остались живы.

Был приказ всем заклеить окна бумажными лентами крест-накрест. Считалось, что это предохранит стёкла от вылетания при ударе взрывной волны.

16-го сентября наши сдавали Пушкин. Через нас шли отступавшие красноармейцы. Кто с винтовками, кто без. Жители их подкармливали и показывали дорогу на Рыбацкое. Всё совхозное и поселковое начальство убежало в Ленинград. Оставался только мой отец.

Во время воздушного боя, над нами, были сбиты два наших самолёта, один бомбардировщик. Он упал за третьим ручьём. В лесу там, где сейчас Южная ТЭЦ. Немножко ближе к Московскому шоссе. Все три лётчика погибли. Помню их хоронили пограничники в одной могиле. После войны я искала это место, но могилы так и не нашла. Второй самолёт "чайка". Падая, зацепился за телеграфные провода, перевернулся и повис. Лётчик, правда, остался жив. Мой младший брат Василий, Ванька Кочетков, ещё двое ребят и я прибежали первыми. Помню, лётчик был старший лейтенант. Три кубика. Высокий такой. Вскоре приехали пограничники во главе с майором Шуваловым и его увезли. Наши ребята сняли с самолёта радиостанцию и пулемёт. Потом они стреляли из него на ручье. А когда кончились патроны, то закопали пулемёт вместе с найденным ими артиллерийским порохом. После войны искали, но так и не нашли, им был нужен порох, чтобы глушить рыбу в Славянке. Она тогда была ещё чистая. Потом стала грязной. Сейчас, правда, снова чистая. Даже раки есть. В тот день немцы сильно нас бомбили. Самолёты летели, неба было не видно. Сбрасывали очень много зажигательных бомб. Мы с Васей их тушили. Он близко подошел к одной, бросил песок, а она разорвалась. Его ранило в голову, около левого виска. В левое плечо и в ногу. Перебило сустав возле стопы. У нас стоял санитарный батальон, какой-то отступавшей части. Брата на санитарной машине отвезли в Палевскую больницу. В ноябре начался голод, и он убежал домой. Дома у него поднялась очень высокая температура. Отец пошел в медсанбат. Привёл врача пожилого полковника. С ним был фельдшер лейтенант. Он смотрит. Температура высокая, нога уже синяя. Говорит: "Родион Зиновьевич, давайте я попробую его поднять. Если не получится, то ампутируют ногу или он умрёт". А мама говорит: "Делайте всё, что можно". Врач сказал фельдшеру: "Принеси". Тот приносит три ампулы. Доктор, я сама видела, набрал в большой шприц лекарство из этих ампул и сделал укол. После говорит: "Он сейчас должен спать. Если поможет, то завтра я сделаю ещё укол". А фельдшеру сказал, что его ждут раненые и он пойдёт, а фельдшер пусть останется подежурить. И вы знаете, лекарство помогло. Температура стала падать. На следующий день доктор снова сделал укол. И говорит: "Ну, наверно всё. Я его подниму на ноги". А мама спрашивает: "Что это за лекарство?" Оказалось, что это только что появившийся пенициллин, брат быстро пошел на поправку. Великое дело пенициллин. Летом 1942 года Василий в составе какой-то части принимал участие в Путроловской операции и как-то там отличился. За что был награждён медалью "За Боевые Заслуги". В 1943 году он жил с родителями в Петро Славянке. Школа закрыта. В Рыбацком тоже. Ему приходилось ходить пешком до Рыбацкого, а дальше добираться в Невский район (в войну Володарский район Ленинграда). Приедет он в школу. Там дадут ему какой-то суп, кусочек хлеба. Он поест, и ему уже надо возвращаться. И Вася написал письмо Жданову. Что мол я хочу учиться, а учиться негде, что мне делать? Вдруг приходит письмо из военкомата. Брата направляют в п. Токсово Всеволожского района Лен. обл, где был сформирован музыкальный взвод из таких мальчишек. Всего их было 26 человек. Командиром у них был артист Пушкинского театра Дмитриев. Им отвели дом, в котором они жили. Учиться ходили в токсовскую школу. Они считались воспитанниками. Там брат окончил шестой класс. И приобрёл воинскую специальность связиста-телефониста. Сейчас Василий является инвалидом войны.

Оборона под Колпино образовалась как-то быстро: сначала подошел отряд Анисимова, потом Ижорский батальон, сформированный из рабочих. Затем заняла позиции 168— я стрелковая дивизия Бондарева, отступившая по Московскому шоссе от Тосно. Начальником штаба в ней был Борщёв. Будущий командир моей дивизии. На нашем направлении немцы особенно не стремились наступать. Ещё и по тому, что Пушкин стоит на горке, а мы в низине.

Очень быстро наступил голод. Когда началась война, у нас было насушено два мешка сухарей, знали бы, насушили больше, на огороде выкопали картошку и закопали её в яму. Но кто-то её выкопал. И остались мы без картошки. На совхозных полях оставалась не убранная капуста. Её потом добывали из-под снега.

Немцы сбрасывали множество листовок. В Славянке ими было всё усеяно. Запомнилось, что в одной из них было написано: "Ленинградские дамочки. Не копайте ямочки. Всё равно наши таночки пройдут ваши ямочки". На фронте с немецкой пропагандой я не сталкивалась. А вот мой брат Борис, когда зашел домой взять патефон с пластинками, его часть стояла рядом под Сапёрной, рассказывал: Расстояние до немецких траншей там было 20-30 метров. У нас с ноября по январь завтрака не было. Кормили только один раз в обед. Вот утром немцам приносят завтрак и они кричат: "Рус, иди к нам завтракать!" Борис говорил, что так ему было обидно. Но стрелять без приказа было запрещено. Так же и в ужин наших солдат дразнили. Кричали: "Переходите к нам. Накормим. Что вы там голодаете!" А голод был сильный. Я знаю, что по данным военно-медицинского архива на этом направлении от дистрофии умерло 11 000 солдат. Ещё Борис рассказывал, что немцы иногда бросали нашим солдатам свой "эрзац хлеб". Один раз он стоял на посту, и немец бросил ему потихонечку этот хлеб. После часть, в которой служил Борис, была переброшена на Волховский фронт. Там они участвовали в Любанской наступательной операции. Вместе со всей 2-й Ударной Армией попали в окружение. Но Борису удалось вырваться, хоть он и был ранен. Потом он попал служить в танковую армию Лелюшенко. С которой дошел до Праги. Был 4 раза ранен. В 1945 году демобилизовался. А в 1948 году умер от ран.