Павел пожал плечами и осторожно промолвил:

– При чем тут. . Теть Мария! Ты, теть Мария, прямо в крайность. Что ж тут хорошего?

– Хорошее-нехорошее, а понимали друг друга, – расстроено отозвалась Мария. – Да и то

ведь, своими силеночками добывали себе на жизнь. Не чужим горбом. То-то не стали

равнодушными. Да в них, в этих мальцах, не бог весть что – тепло земное родилось,

понимание твое… А ты говоришь – «нехорошее»!

Мария замолкла, опустив глаза. Казалось, она увидела там, на полу, что-то неожиданное и

одновременно – грустное. Борька всегда с удивлением смотрел на бабу Марию. Ему

представлялось, что все ее обижают, а она молча смеется в глаза людям, и в ее взгляде было

столько силы, что слова казались лишними.

– Я это говорю к тому, – заметила Мария, – что наши дети все одно, что та вертушка… Ты

ее по ветру пустишь, а она вернется и по тебе же ударит, если не поймаешь.

– Я знаю, бабушка! Это бумеранг, – вставил Борька.

– Это как же понимать? – с нескрываемым интересом спросил Павел.

– Да так. Как хочешь, так и понимай. Главное, не остался бы, – она кивнула на Борьку, – с

холодком на всю жизнь.

Павел хохотнул, растянув в небрежной улыбке пухлые губы:

– Не, теть Мария. То пусть добренькие… так себе живут. А надо с оглядочкой, без зёва. Ты

возьми своего соседа. Не растерялся мужик, отнял у тебя кусок земли. У хорошего человека

отнял. А кому лучше стало жить – тебе или ему? – Он усмехнулся, минуту помолчал, привлек

сына к себе.

Борька, прильнув к отцу, неотрывно смотрел на бабу Марию и, может быть, думал о земле,

на которой Старшина посадил свои деревья и теперь снимает с них урожай. Земля бабы

Марии, а деревья соседа. Чьи же яблоки и сливы? Он давно об этом думал, да только не было

подходящего момента спросить у отца.

75

– Добренькая ты, теть Мария, вот и все. А доброта – она нам ни к чему. Сам не возьмешь –

другие не дадут.

Мария поднялась со стула, вытерла о фартук руки, словно только что оторвалась от корыта

со стиркой, и пошла к двери, проговорив:

– У тебя, Павел… отношение к жизни какое-то… иждивенческое. Не по мне это.

– Не по мне… – вполголоса протянул Павел так, для себя, для очистки совести, – земля

людей кормит. И мы у ней иждивенцы, – недовольно махнул рукой он вслед Марии.

– Папа, а деревья кто кормит? – спросил Борька.

– Тоже земля, сынок.

– Значит, и яблоки выкормила земля, да?

– Оно и есть, что земля, – с ворчливой убежденностью расстроено сказал Павел, – а ты как

думал?

– И я так думал, – соврал Борька, – только хотел у тебя спросить.

*

Ночью Борьке снился страшный сон. Будто баба Мария нагрузила полную тележку яблок,

собранных с деревьев, посаженных Старшиной на ее земле. А этот Старшина, без рубашки и

майки, в одних брюках, потный и жирный, как поросенок, кричал и ругался, пытаясь

завернуть тележку к себе во двор, и грозился, грозился… Но баба Мария молча окинула его

смеющимися глазами и показала на кучу гнилой картошки у его ног. И тут Старшина увидел

изжаренные на рыбьем жиру картофельные оладьи, отшатнулся и вдруг уменьшился,

превратясь в маленького гномика. Гномик опустился на четвереньки и, хныча, нехотя полез к

отбросам картошки выискивать еще пригодный в пищу «продукт»…

Утро стерло из памяти весь этот сон, но тяжелое чувство чего-то пережитого угнетало

Борьку. Ему было тоскливо и одиноко. Досадно, что поссорился с ребятами. А с другой

стороны, виноваты сами же – недогадливые. Ведь он понарошку с ними, а они!.. – рассуждал

он, направляясь по тропинке к озеру, где вчера под корягой оставил коробку с конструктором,

подаренную бабушкой Марией. «Теперь с Наташей придется мириться по-настоящему, иначе

и разговаривать не станет. Не то, что с Косточкой – как мужчина с мужчиной. По рукам – и

порядок! А у нее ведь придется просить прощения!» – Борька скривился, будто разжевал

горошины аскорбиновой, которые мама каждое утро вкладывала ему в рот.

Потом вспомнилось, что было три дня назад, до ссоры с ребятами…

Борька затевал одно представление. Наташа стояла в сторонке, наблюдая за его