– Наверное, оттого, что много читаю книг, - ответил Матвей, по привычке проанализировав себя в свете сказанного.
– Я и мыслю такими фразами, и трудно перестроиться. Разговорный язык слишком беден. Ему не хватает образности.

– Зато сколько экспрессии!
– рассмеялась Елена Александровна, подставляя лицо солнечным лучам. Пара стояла на оживленном перекрестке и ждала разрешающего сигнала светофора.
– Ты обращал внимание, как дети разговаривают? Два слова - и океан страстей в них!

Матвей как мог прятал раненые ладони, но Елена Александровна заметила и спросила недоуменно:

– Это где тебя угораздило? И почему не лечишь? Это... пластырь? Матвей!

Матвей вороватым движением завел руки за спину, сглотнул, чувствуя себя нерадивым учеником, которого вызвали к доске.

– Пройдет. Это пустяки.

– Ну раз ты так говоришь, - с сомнением протянула Елена Александровна.
– Хочешь, я помогу?

– Нет, спасибо большое. Не стоит, - выпалил Матвей, почти перебив её.
– Не стоит.

Елена Александровна навязывать свою помощь не стала, вместо этого с энтузиазмом пустилась в повествование о том, как провела отпуск. Она говорила и говорила - оживленно, подкрепляя свою речь размашистыми жестами, а Матвей стоял и слушал, наслаждаясь звуками ее голоса. И не забывая при этом на светофор поглядывать - насколько он знал, Елена Александровна, захваченная рассказом, может и не заметить, что загорелся переход.

И вдруг перед глазами все потемнело, и он словно ослеп на мгновение. Он поморгал, протер глаза и зрение прояснилось. Не успел он озадачиться вопросом, не солнышко ли ему голову напекло, как темнота хрипло прошептала:

"Привет, зайчонок..."

Матвей похолодел. Ну почему сейчас? Почему его никак не оставят в покое? Кому он, жалкий неудачник, сдался? Звуки улицы в одночасье стали невыносимо громкими, раздражающими; Матвей едва поборол порыв зажать уши руками. Солнце перестало приятно греть - оно больно жгло, жалило. А зеленый свет все никак не загорался...

Люди толпились вокруг, гомонили, гудели, кричали, толкались. Невозможно, поистине невозможно выносить этот кошмар! Матвей из последних сил держался, чтобы не завыть. Ему нужно куда-нибудь подальше, где никого нет, лишь блаженная тишина и полумрак...

"Мы это сделали, зайчонок...
– прошептала темнота.
– И я хочу тебя отблагодарить за помощь..."

Матвей сжался от нехорошего предчувствия. Дрожащей рукой он вытер вспотевший лоб, отчего челка встала дыбом, как иголки у бешеного дикобраза.

"Я подарю тебе то, что ты хочешь больше всего на свете. Я подарю тебе Счастье..." - продолжала шептать темнота, и Матвей, не в силах выносить этот голос внутри своей головы, схватился за виски.

– Матвей?
– спросила Елена Александровна откуда-то издалека озадаченно.
– Что с тобой? Тебе плохо?

Матвей смотрел на молодую женщину во все глаза и не видел. Он вообще ничего перед собой не видел, кроме мельтешащих размытых пятен, движение которых сопровождалось жутким гудением.

– Матвей! Что с тобой?

– М-мне...
– Выговорить хоть слово оказалось почти невозможно. Матвей ворочал языком, пытался вытолкнуть звуки из горла, но ничего не выходило. Голова его постепенно наполнялась болью, и Матвей был готов на все, лишь бы избавиться от нее. Если бы сейчас под рукой у него оказался молоток, Матвей воспользовался бы им, не задумываясь.

И вдруг все прошло - звуки стали тише, зрение обрело четкость, боль отпустила.

"Прощай..." - сказала темнота, и крепко поцеловав Матвея, испарилась.

Светофор переключился. Все пошли, а Матвей с Еленой Александровной остались стоять на месте.

– Что такое? Ты заболел?
– встревоженно спрашивала молодая женщина, пристально вглядываясь в волшебника.

– Голова...
– признался он.
– Разболелась.

– Ну еще бы!
– воскликнула она облегченно.
– Это понятно. Ты бы еще шубу надел! Вот и заработал тепловой удар! Немедленно в тень. Я лечить тебя буду. Кафешка подождет.

– Лечить?
– испуганно повторил Матвей.

Елена Александровна решительно взяла его под локоть, чем поразила безмерно, и потащила к ближайшей лавочке, расположенной в тени деревьев. Усадила его там, как малое дитя, а сама возвысилась грозно и, сведя брови, спросила:

– Как ты можешь так беспечно относиться к себе и своему здоровью? На улице тридцать градусов, а ты в рубашке, пиджаке и галстуке. Ты с ума сошел? Может быть, я не в свое дело вмешиваюсь, но тебе стало плохо!

"Наверное".