это безобразие. Осип наводит камеру на ту женщину, чтобы она

отвернулась.

– Да смотри же ты, чурбан! – Стелла высовывает голову из кабинки. –

Ва-ва-ва! – часто прикладывая ладонь к раскрытому рту, орет, как дикарка.

Осип направляет объектив вниз, где по густой высокой траве бегут

орангутанги. Мелькают их волосатые темные спины. Осип берет общим

планом, потом старается выхватить детали: трава, лапы, мохнатые головы.

–Ва-ва-ва! – Стелла не унимается. Она стоит к нему задом,

выгнувшись; из кармана шорт-хаки выглядывает край пачки сигарет.

Осип опускает камеру. Смотрит на свои руки, которые... на глазах

покрываются жесткой шерстью, на свои крупные, загнутые концами внутрь

когти! Прыгает в траву и, отталкиваясь от земли мощными лапами, бежит за

ней вместе с другими самцами.

Впереди – несколько самок, но он сейчас выбрал ее, ее одну. В траве

мелькает ее розовый крепкий зад, обрамленный шерстью, ее голова прижата

к телу.

47

Она озирается и продолжает бег. Сверху протянута подвесная

канатная дорога, в кабинках, что плывут в небе, сидят ее сестры – с

детенышами, но без шерсти, без хвостов и почти безротые. Она слышит, как

уже совсем близко сзади шелестит трава, как под тяжестью его тела и

ударов лап хрустят поломанные ветки. Она слышит его частое горячее

дыхание. Всё, она сдается – делает несколько сильных прыжков в сторону,

туда, где мягче трава...

– Ты что, совсем спятил?! – Стелла отталкивает Осипа, поправляет

свои шорты, которые он пытался расстегнуть. – Здесь этим заниматься

нельзя. Здесь же вокруг звери!

Он хмуро накрывает объектив крышечкой.

ххх

– Ну и дела! – Уолтер, переводя дух, принял свою любимую позу – с

ногами на столе.

Бросил несколько озабоченный взгляд на свои туфли. Да, дела

неважнецкие: кожаный кант стерт, носок смят, форма, придающая мужской

обуви молодцеватость и задористость, утрачена. А пожеванные туфли у

оптимистично настроенного Уолтера всегда вызывали нехорошие эмоции, в

изношенных туфлях для Уолтера сквозила осенняя безнадега. Словом, пора

покупать новые.

Он приспустил узел галстука и освободил от верхней пуговички

рубашки плотную шею.

В зале было прохладно, кондиционеры нагоняли холодный воздух. Но

жарко было на улице, где днем разогретый от ста градусов по Фаренгейту

асфальт медленно остывал к ночи, отдавая весь свой жар воздуху. Клубами

воздух поднимался вдоль стен небоскребов, тоже еще теплых, почти

горячих.

48

И вот, час назад по такому пеклу Уолтеру пришлось бежать,

протискиваясь между лимузинов, полицейских машин и тысяч туристов.

А бежал Уолтер на свой пост, в Оперативный центр, из квартиры

своей подружки Лизы, потому что ему на мобильник позвонил его

неусыпный коллега, великий русский режиссер Джозеф, и сообщил, что в

гостиничном баре, в знаменитой «Французской Прачечной», началась

драка: несколько пьяных мужиков сцепились из-за какой-то женщины, бьют

посуду и переворачивают столы. Осип, разумеется, вызвал полицию. Копы

прибудут с минуты на минуту, но все-таки лучше, чтоб Уолтер был на своем

рабочем месте. Вырванный из постели Лизы, Уолтер живенько натянул

штаны и рубашку, пристегнул ремень с кобурой и пистолетом, а пиджак уже

надевал на бегу.

На месте происшествия делать Уолтеру уже было нечего, к его

прибытию полицейские и вооруженный андеркавер (переодетый агент из

внутренней охраны) вывели из бара нарушителей: троих пьяных мужчин.

Двое вели себя смирно, не огрызались и были отпущены. Третий же

оказался то ли более пьян, то ли более глуп, крыл копов матом, размахивал

руками, желая продолжения, и получил его, очутившись в полицейской

машине на заднем сиденье в наручниках.

Уолтер, подоспевший к финальной части, помог захлопнуть дверцу

полицейской машины, где сидел буян, и недолго поболтал с бывшими

коллегами-копами о всякой всячине, не забыв, как положено, записать их