Шрифт:
— Если вас это утешит, — сказала она, стараясь не сболтнуть лишнего, — я и мужа бывшего только по фотографиям узнала. Совершенно чужой человек… А вы, стало быть, Оня, я права?
— Откуда вы?.. — смутился Тюрдеев.
— Я письма ваши нашла, — призналась Лиза. — В собственном сейфе. Полезла за орденскими знаками, и наткнулась на пачку писем. Прочла, но ничего не вспомнила. Извините. А письма вы мне хорошие писали. Вернее, ей, поскольку я по любому не она, даже если я и не человек из другого мира.
Незачем ему было знать, кто она и откуда. Это знание могло ей навредить, а у него незнание ничего не отнимало. Кем бы ни была для него Елизавета, ее уже нет. И отношений тех нет, потому что Елизавета умерла.
«Умерла!» — повторила она про себя.
Но что-то все-таки мешало поставить точку.
— Оня — это поморское сокращенное от Леонтий, — объяснил Тюрдеев и опрокинул в рот стопку с граппой.
«А еще итальянец, называется!»
— Я вас тоже так звала? — спросила Лиза.
— Нет, вы меня называли Лёвой, Львом.
— А вы меня Бете. Что это значит?
— Я вас? — В очередной раз смутился Тюрдеев.
— Ну, да, конечно! — кивнул он после паузы. — Вас… Иногда я называл вас на фриульский лад Бете, а иногда на венетский — Бета, но чаще все-таки Лизой…
Черт его знает, что это такое, но разговор с Тюрдеевым напрочь выбил Лизу из колеи. Не напугал, совсем нет, а именно что, расстроил. Ну, чего ей, в самом деле, было бояться? Разоблачения? Перед кем? Да, и недоказуемо это ни разу, что бы ни напридумывал себе Тюрдеев, что бы ни наплела она спьяну, от страха или в бреду. Так что нет, не боялась. Не здесь. Не сейчас. Однако заглянуть так глубоко в чужую жизнь, Лиза никак не предполагала, да и не хотела. Зачем ей это? До сих пор ей некому было лгать по-настоящему, то есть той ложью, которую душа еле носит, и совесть не принимает. Кроме Нади, разумеется. Но с Надеждой все случилось как-то вдруг, спонтанно, и в известной степени естественно, во-первых, потому, наверное, что Лиза в тот момент была все еще не совсем «в своем уме», и во-вторых, ей очень повезло с подругой. С Тюрдеевым все по-другому. И Лиза не та, что год назад, да и любовник — не подруга, даже если эта подруга тоже была когда-то любовницей. Тут ключевое слово «когда-то». А у Тюрдеева все было свежо. Душевные раны еще не затянулись, воспоминания не потускнели. И он Елизавету любил.
«Что же мне со всем этим делать?»
Она вдруг осознала, что мотается по каюте, словно маятник: туда-сюда, туда-сюда, из угла в угол… Чертыхнулась мысленно. Обозвала себя дурой и остановилась у раскрытого окна. Приближалась ночь. Жара спадала, среди камней и деревьев сгущались тени. Лиза смотрела на горы, подставив пылающее лицо легкому ветерку, вдыхала ароматы неизвестных трав и цветов, слушала неспешный шелест реки внизу, под днищем брига.
«Что же мне со всем этим делать?»
Зазвонил телефон.
«Не отвечать? Послать всех к чертовой матери?»
Телефон продолжал звонить.
«Вот ведь настырный!» — Лиза специально длила паузу, авось надоест. Но телефон не умолкал, и, в конце концов, она подняла трубку.
— Браге у телефона!
— Извините, Елизавета Аркадиевна…
— Вам не надоело? — спросила Лиза раздраженно. — Ну, да, я не она, но почему по имени-то не назвать? Не хотите Лизой, пойму. Называйте Эльзой! Эльзой вы меня называть можете?!
— Вы на меня рассердились, — вздохнул Тюрдеев. — Я, собственно, хотел… Разрешите… Эльза, к вам зайти. Мне хотелось бы объясниться, но по телефону как-то неправильно. Это не займет много времени, обещаю!
— Приходите! — коротко ответила Лиза и положила трубку.
«Вот же паскудство! Эльза, блин, Аркадиевна!»
Хотела или нет, она опять пошла по проторенной дорожке: открыла бутылку коньяка и приложилась прямо к горлышку. Сделала несколько сильных глотков, матерясь мысленно на все лады, оторвалась, выдохнула, вдохнула, цапнула враз налившейся болью рукой папиросу. Хотела закурить, но пальцы левой руки свело, — контрактура, — и ухватить зажигалку этими сжавшимися в кривой инвалидный кулак пальцами не удалось.
— Твою ж мать!
В дверь постучали, а у нее от боли слезы на глазах. От боли, от унижения и от злости!
Все-таки открыла. Пусть видит!
Тюрдеев вошел и, конечно же, все увидел. И понял, разумеется, что с ней происходит. Поди, не дурак, а целый доктор медицины! Посмотрел на руку, поднял взгляд к лицу, нахмурился.
— Очень больно? Впрочем, извините! Разумеется, больно! — Он взял ее руку в свои и стал осторожно разжимать пальцы. — Потерпите!
Разжал один, промассировал, возвращая тепло и чувствительность, взялся за другой.
— Перенервничали? — спросил виновато.
— Какая разница! — выдохнула Лиза со стоном.
— Простите!
— Да, не за что! Эт-то вам… Ух, ты ж! Вам спасибо!
— Часто случается? — спросил Тюрдеев, выпрямив ей мизинец, и начал осторожно массировать ладонь.
— Нет, — вздохнула она с облегчением, чувствуя, как отпускает боль. — Всего второй раз. Или третий…
— В прошлый раз, пальцы об стол били, как днепровскую тарань?
— Видели сбитые костяшки?
— Да, — кивнул Тюрдеев. — Думал, боксом занимаетесь, или кун-фу.