– Слухи, – буркнул Переверзев, – Кардинал этот… Я тоже слышал. Говорили, что это он в середине девяностых, якобы под прикрытием ФСБ, валил оборзевших авторитетов. Брехня! Если бы это правдой было – разве ж он до сих пор разгуливал по улицам? Слили бы его давно…

– Вас никто не винит, Евгений Петрович, – заговорила Мария Семеновна. – То, что произошло, действительно, из ряда вон… Это какой же наглостью надо обладать… – покрутив головой, она цокнула языком. – Нет, не так… Это уже не наглость, это абсолютная убежденность в собственном всесилии. И, что самое интересное, оправданная убежденность. Отпустили этих ублюдков без протокола, без ничего… Можно подумать, мы в джунглях живем: кто сильнее, тот и прав. Даже удивительно…

– Я не вижу ничего удивительного, – резко проговорил Олег. – Когда не соблюдаются законы, общество низвергается именно до первобытной, полузвериной стадии.

– Ну, это не так, – угрюмо возразил старлей. – Закон есть. Только у нас… право на его соблюдение отстаивать надо. Такие здесь… особенности национальной жизни.

– Не больно-то его отстоишь, – высказался Переверзев. – Вон как меня… Коленом под зад. Дал Михалыч бумажку, сказал: «пиши…»

– А ты и написал, Степаныч, – в тон ему продолжил Никита Ломов. – Рыков тебя под дулом пистолета, что ли, держал?

– Не под дулом, а все же…

– Сам написал по собственному желанию, чего теперь жалуешься? Мог ведь и не писать.

– Это я теперь и сам понимаю, – вздохнул Николай Степанович. – А тогда-то… Мы ведь как привыкли: начальство сказало, мы сделали.

– Давно надо было отвыкнуть. Да и раньше… привыкать не следовало.

– Тебе хорошо говорить, Никита! – повысил вдруг голос Переверзев. – Ты вон – молодой, учился сколько, тебя на «фук», как меня, не возьмешь. И то – я диву даюсь до сих пор, как это тебя Михалыч еще не сломал. От дела тебя не отстраняет…

– Не отстраняет, – ответил Ломов спокойно, но чувствовалось, что за этими его простыми словами стоит очень многое. То, что ему пришлось пережить за последнее время. – А не отстраняет, потому что я сказал ему… дал понять, что все равно не успокоюсь, пока не уволит к чертям собачьим. А увольнять меня он – без какой-либо причины – не имеет права… Ладно, не об этом сейчас. Главное другое. Первое: сомнений в том, кто нам противостоит, больше нет. Второе: за нас взялись серьезно.

– Куда уж серьезнее… – вздохнула Мария Семеновна, – Славик-то, охранник, на больничном. Сотрясение мозга у него, ушибы… А напарник его круглосуточно сидеть на посту не сможет.

– Во! – кивнул Никита, будто только сейчас вспомнил об этом. – А я на этот счет уже подумал…

Он достал мобильный телефон, набрал номер.

– Ага, да, – сказал он в трубку, – это я. Поднимись на второй этаж. Что?.. Пропустят, я сейчас скажу… Мария Семеновна, – убрав телефон обратно в карман, обратился он к директору детдома, – там человечек на проходную сейчас зайдет… он меня сюда и привез… Пусть его пропустят.

– Хорошо, – ответила Мария Семеновна, сняла трубку рабочего телефона и отдала соответствующие распоряжения. А потом вдруг спросила: – А почему нет с нами Виктора э-э… Как по отчеству вашего друга, Николай Степанович?

– Да фиг его знает, – пожал плечами Переверзев, – не помню. Всю жизнь я его Гогой звал. Почему его нет? Да потому что он свой план в жизнь воплощать начал. В смысле: поехал в Елисеевку устраиваться подсобным рабочим.

– Не угомонился? – удивилась Мария Семеновна.

– Говорил я ему! – с досадой произнес Ломов. – Что за мальчишество!

– Да без толку его уговаривать, – проворчал Николай Степанович. – Если что задумал – все, не свернешь его. Дурацкая голова – энергии в нем на десять бизнесменов хватает, а куда приложить, не знает. Я ему все уши прожужжал о том, что гораздо больше он нам помог бы, если по старым связям своим статейки куда надо пихнул про этого козла. А он…

– Итак, – резюмировала Мария Семеновна, – что теперь?

– А что? – поднял голову Никита. – Да все то же. Будем гнуть свою линию, и будь что будет. Не может же Елисеев всех купить. Ответит по закону. Правда, прокурор… – недоговорив, он махнул рукой. – Ладно, прорвемся… Но стеречься нам надо пуще прежнего… Мария Семеновна, вашим ребятам временно лучше вообще в увольнительные не ходить. Степаныч, а ты… Конечно, сам решай, но… у тебя семья. Может, заберешь заявление? Чтобы Елисеева прижать, нам и одного заявления хватит.

– Вот уж хрен! – решительно отверг это предложение бывший прапорщик. – Я в больнице и так прописался, а теперь еще и ночами там рядом дежурить буду. В конце концов, если что… на меня, наверное, сначала выйдут. А там уж и будем решать.

– Ну… это твое право. Эх, поставить бы к твоим в больницу охрану, но кто санкцию даст? А ты, Олег, что молчишь?

– Мне надобно право свободного выхода с территории детского дома, – сказал Олег, обращаясь к Марии Семеновне. – Неразумно всякий раз, когда возникнет такая необходимость, утруждать вас выписыванием увольнительных.