Следователь достал из пластиковой папки карандашный портрет мужчины. Изображенный на рисунке человек был задумчив.

– Может, и видела где, – чтобы отвязаться, выпалила Света, – мало ли кто по Лесному разгуливает!

Настя посмотрела на рисунок и пожала плечами, зато Воронина потребовала еще раз взглянуть. Разглядывала долго, а потом тоже пожала плечами.

– Очень похожий ко мне пару раз в ресторан приходил. Один раз был с девицей – типичной тусовщицей. Заказывали шампанское и коньяк не из дешевых. Девица трындела все время, а этот разглядывал меня. Так уставился, что я ушла из зала. Конечно, тот был приличнее этого, нарисованного: хороший костюм, ботинки явно итальянские…

– А второй раз? – напомнил Гуров. – Вы сказали: видели пару раз. Второй раз он с кем приходил?

– Один был, кажется, Но я его мельком углядела. Он в баре сидел, когда я вошла, он как раз оттуда выбирался. Посмотрел на меня, а я не смогла тогда сразу вспомнить, где же видела его до того. Но что ему делать в Лесном – он такой из себя ухоженный? И моложе этого явно. Высокий…

– А этот, что на рисунке, едва ли среднего роста, как все утверждают, – сказал следователь, – понятно, что это разные люди.

– А кто спорит? – продолжала Воронина. – Тот, из ресторана, такой, на которого может обратить внимание одинокая женщина: уж явно не рыбу по полгода ловит.

– Да бог с тем вашим посетителем! – махнул рукой следователь. – А этого, – он показал на рисунок, – этого рано или поздно сыщем.

Он поднялся и посмотрел по сторонам:

– Кажется, всех опросил. – Взглянул на Анастасию. – А вы, пожалуйста, передайте Игорю Егоровичу мои наилучшие. Скажите, что продюсер «Крошек» со мной уже связался, и мы обо всем договорились: через неделю, в субботу, они приедут о мне в Ягодное. Это недалеко отсюда – километров сорок. Если у него будет время, пусть заезжает. Вместе с вами, разумеется. Буду очень признателен за такое внимание к моей скромной особе.

Гуров направился к ожидавшему его автомобилю, а Воронина спросила подругу:

– О каких «Крошках» он говорил? Это те девочки, которых все время по радио крутят?

– Я и сама не поняла, – изобразила недоумение Настя. – Догони его и спроси, пока не уехал.

– Все ты знаешь! – обиделась Светка. – Просто в последнее время какой-то другой стала. На тебя так, что ли, знакомство с олигархами действует?

Но размолвка была недолгой. Светка была счастлива, а счастливые люди любят весь мир и на мелкие неприятности не обращают внимания.

Похоже, вечерние прогулки превратились в традицию. Селезнев позвонил и спросил Настю, нет ли у нее желания пройтись. Отказываться она не стала – и сама рассчитывала увидеть его сегодня. Быстро спустилась вниз и поспешила к калитке. Но когда увидела соседа, сбавила шаг, чтобы Игорь Егорович не подумал, что она бежит по первому зову.

– Как работалось сегодня? – спросил Селезнев.

– Да я не считаю это работой, – ответила Анастасия, – работа – это когда встаешь рано, собираешься, едешь куда-то на метро или маршрутке, а потом почти девять часов делаешь то, что тебя обязывают делать должностные инструкции и распоряжения начальников. Стоять у станков или доменных печей – тяжелый труд, сидение в офисах тоже не всегда доставляет удовольствие, а для меня то, чем я занимаюсь, просто развлечение, за которое еще и платят деньги – куда большие, чем получают те, кто действительно возвращается домой вечером измочаленным и усталым. Представляю, как обидно тем людям сознавать, что есть такие, которые, палец о палец не ударив, благоденствуют на берегах теплых морей, просаживая в казино и клубах за один вечер столько, сколько им не заработать своим тяжким трудом за несколько лет. Вот вы рассказывали о Капустине… Он, судя по всему, не бедствует, а что он сделал полезного для людей, для страны?..

– Почему вы вдруг о нем вспомнили?

– Если он причастен к тому, что случилось с вами? Насколько я понимаю, вы никого не убивали, а получили срок. А ведь…

– Просто так ничего не случается, – не дал ей договорить Селезнев, – надо было с самого начала разобраться с Капустиным, когда он пытался разорить мою фирму. Но я решил простить, и в результате… Погибла Полина, а потом еще и ваш отец, Лешка Воронин… Когда я вернулся домой их уже не было на свете. Да и моих предприятий фактически тоже… Одни набрали кредитов, которые неизвестно куда делись, другие были распроданы по частям. На моих личных счетах оставались какие-то средства – не такие уж большие. Было, конечно, еще и то золотишко под валуном, но тоже гроши, в сущности. И все же я слетал туда: вернулся в тот дом, где мне помогли, предложил хозяину создать артель, он набрал два десятка мужиков, и мы отправились на таежную речку. Я взял землю в аренду, оплатил геологоразведку бассейна – район оказался богатым не только на золотишко… Через год там уже работало несколько приисков – государству сдавали тонны… Так потихоньку и поднялись… А Капустин… Что Капустин? Если бы я точно знал о его причастности к убийству моей невесты, то нашел бы способ вытащить из убежища в Англии…

Зазвонил мобильный. Настя ответила и услышала голос мамы.

– Я вот что решила, – сказала Валентина Николаевна, – я вылетаю в Россию. Билет уже заказала. Только не надо меня переубеждать. Прилечу и сама посмотрю, как ты там. Что-то мне кажется, не все у тебя так хорошо, как ты описываешь.

Трудно сказать, был ли Борис Ильич счастлив. Когда-то, несомненно, нечто подобное испытывал: перехватывало горло, и сердце начинало биться так быстро, словно хотело убежать далеко-далеко. Учась в седьмом классе, он однажды опоздал в школу, пришел к концу первого урока. Школьная раздевалка была открыта, он зашел внутрь, повесил на крючок свое пальтецо с воротником их искусственного мутона. Хотел переобуться, но вдруг увидел висящее на крючке мужское кожаное пальто. Подошел к нему и, оглянувшись на дверь, засунул руку в карман, пальцами почувствовал купюры и мелочь, выгреб всё: красная десятка, зеленая трешка. Не стал пересчитывать мелочь, проверил другой карман, но там оказалась лишь связка ключей. Тогда он просунул руку во внутренний карман, и пальцы уперлись во что-то твердое. Это был бумажник. Борька вытащил и его, раскрыл, заглянул внутрь и оторопел: в бумажнике лежало несколько пятидесятирублевых купюр. Застучало сердце: вдруг показалось, что за ним наблюдают. Обернулся – никого. Быстро вытащил деньги и сунул бумажник обратно. Подскочил к своему пальто, схватил его, попытался просунуть трясущиеся руки в рукава – сразу пролезла только одна, но он ухватил ею свой портфельчик и выскочил в пустой коридор. Осторожно прикрыл входную дверь, чтобы она не хлопнула. Не побежал через школьный двор, а двинулся вдоль стены, почти прижимаясь к ней, чтобы его не увидели из окон. Так он обогнул здание, прошмыгнул мимо спортивного зала, из которого неслись крики играющих в баскетбол старшеклассников. Потом был подъезд школьной столовой, возле которой стоял фургон. Борька прошел за машиной, потом нырнул за кусты, побежал, и лишь тогда в спину ему, словно оглушительный милицейский свисток, ударил пронзительный звук школьного звонка.

Он прибежал домой и начал пересчитывать деньги: две сотенные, шесть пятидесятирублевок, пять десяток, трешка и мелочью два восемьдесят семь – без тринадцати копеек почти пятьсот пятьдесят шесть рублей! Огромные по тем временам деньги. Борькин папа, работавший бухгалтером на заводе, и мама, дававшая частные уроки английского, должны были работать почти два месяца, чтобы получить столько… А он добыл за пять минут. И не надо каждый день куда-то ходить, а потом жаловаться на усталость и больную голову. Борькина голова не болела, только сердце стучало как бешеное – вероятно, это и было счастье. Он позвонил маме и сказал, что в школу не пойдет, потому что заболел и у него температура. Мама вызвала участкового врача, и перед самым его приходом Борька понюхал конторский клей и натер подмышки солью с перцем… Неделю после этого он просидел дома, деньги пересчитывал каждый час и постоянно перепрятывал. Боялся только одного: вдруг его кто-нибудь видел из окна школы.