"Вашим, товарищ, сердцем и именем, думаем, дышим, боремся и живем" (Владимир Маяковский), "Начинаются горы с подножий. Начинаемся с Ленина мы!" (Роберт Рождественский), "Уберите Ленина с денег! Он для сердца и для знамен" (Андрей Вознесенский) - из таких строк выросло уважение (если не преклонение) к Владимиру Ильичу. Жить в атмосфере "ленинского наследия" (растиражированные миллионами портреты и памятники, цитирование вождя по каждому поводу, изучаемые в институте "первоисточники") было не утомительно и привычно. То же касалось КПСС, освящающей жизнь каждого с пеленок до гробовой доски. Помню сильнейшее впечатление от прочитанного в классе седьмом стихотворения Александра Межирова "Коммунисты, вперед!":

Повсеместно, где скрещены трассы свинца,

Где труда бескорыстного - невпроворот.

Сквозь века, на века, навсегда, до конца:

– Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!

А как воздействовали рассказы о том, что в войну бойцы перед боем писали заявления о приеме в партию! И, пожалуй, самое главное: коммунистом был папа. Иногда, придя с работы позже обычного, он объяснял, что задержался на партсобрании. На вопрос мамы, о чем шла речь на собрании, говорил тихо и нарочито небрежно: "Не при детях", что, естественно, мои и братовы уши тут же улавливали. КПСС в моем детском сознании связывалась с чем-то таинственным и очень важным, что доверить можно не каждому. В неё брали только самых лучших советских людей.

Случалось, отец критично отзывался о руководителях компартии и страны. На мой заданный однажды вопрос, почему сам вступил в "это дело", папа ответил: "Иначе было нельзя". Взрослея, все чаще видел, с каким неуважением и терпимостью (привыкли!) народ относится к "руководящей роли" вездесущей КПСС. Чего стоит, скажем, такая фольклорная классика брежневского периода: "Прошла весна, настало лето. Спасибо партии за это!".

Был у меня в студенческие годы знакомый, Иван Беленький, служивший инструктором в Жовтневом райкоме партии. По роду деятельности присматривал за кондитерской фабрикой, где получал регулярно в виде презентов бутылки с пищевым спиртом. Афишировать это среди коллег Ваня, видимо, не решался, зато в компании нескольких младших приятелей, куда недолго входил и я, напиток, получивший название "партийный", с удовольствием распивался. Выпив, Ваня любил нам, молодым, разъяснять политику партии на примерах из жизни. Скажем, я возмущаюсь: почему "Солярис" Тарковского идет только в одном окраинном кинотеатре на Павло-Кичкасе? "Потому что, - назидательно вещал Беленький, - на Кичкасе в основном гегемон живет. Ему это кино непонятно и скучно. Покажи "Солярис" где-нибудь в центре, на фильм побегут студенты, интеллигенция. Нездоровый ажиотаж, споры разные. Кому это надо? А на Кичкас не каждый поедет. Выходит, и фильм не запретили, и ажиотажа не допустили. В этом - партийная мудрость руководителя. Идеология - штука тонкая. Тоньше, чем струйка у комара, когда он ссыт".

Другой пример схожей мудрости узнал в 1976-ом от первого секретаря Бердянского райкома партии Виктора Королева во время турпоездки по Чехословакии-Венгрии. В группе, состоявшей из передовиков сельского хозяйства, я оказался единственным, кого заинтересовали музеи Праги и Будапешта. Думаю, по этой причине руководивший поездкой Королев меня выделил, приглашая по вечерам в свой номер на рюмку чая. Тогда-то по пьяни партийный босс рассказал, как тонко и умно закрыл действующую церковь в своем районе. Сельчане священника уважали, формального же повода запретить ему окормление паствы не было. КГБшники нашли девицу, которая споила и ввела во грех мужика, отдавшись на ночном морском берегу в нужное время и в нужном месте. Отснятую пленку показали батюшке. "Хочешь, - сказали, - эти непотребства увидят твои прихожане?" Поп не хотел, поэтому спешно и добровольно уехал за пределы района.

...Земной шарик вертелся, я учился, служил в армии, опять учился. Читал книги, вбирая чужие мысли. Став инженером, недолго по специальности поработал. В 70-е, когда евреям разрешили уезжать из СССР, не понимал и осуждал предателей Родины. О чем открыто и говорил знакомым "изменникам". В 28 лет, кардинально сменив профессию, ушел с завода в газету. И все годы, будучи стопроцентно советским, искренне разделял политику партии и правительства. Ну не было тогда во мне отвращения к нашему строю!

Как человек подвижный и любознательный, всегда предпочитал активный отдых "матрасному". Осенью 80-го три отпускных недели провел в алтайских горах. Походная группа сложилась дружная и толковая. Была там и москвичка Марина, моя ровесница, не помню кто по профессии. Она вращалась в столичной либеральной среде и немало просветила меня по части диссидентства, чешских событий 1968-го, мятежной Польши, где уже зрели Лех Валенса и "Солидарность". Маринка говорила о раздавленной гусеницами демократии, отсутствии в СССР уважения к личности, запрете на свободное слово. Я же крушил её штампами о справедливости советского строя, неизбежном противоборстве социализма с капитализмом. "Если б мы не вошли в Прагу, в неё б вошли на следующий день танки НАТО. Представляешь, что было бы?", - спросил я и неожиданно наткнулся на изучающий долгий Маринкин взгляд. Взгляд, не забытый до сего дня.

Лет через двенадцать после Алтая из книги Раисы Орловой и Льва Копелева "Мы жили в Москве" узнаю, как в столице вызрела в 60-е и успешно скончалась хрущевская оттепель, как в брежневскую эпоху возникли самиздат, инакомыслие, гражданская оппозиция. Тогда и понял смысл таившегося в глазах Марины недоумения: "Кто этот Юрка? Провокатор или искренне-наивный безобидный провинциал?". Что делать, я таким тогда был - зашоренным болваном, считающим себя самостоятельно думающим. "Я медленно учился жить, ученье трудно мне давалось..." (Юрий Левитанский).

Не верю ровесникам-умникам, вещающим, что в самые застойные годы они-де прозревали "новое мышленье" и гибель СССР.

"Алтайский" период совпал по времени с приходом в "КоЗу". Работа в газете свела с новыми людьми, подарила новые ощущения, показала неизвестные до того грани жизни. Интеллигентный, но мало вникающий "в политику" юноша, стал анализировать события, происходящие в родном отечестве, городе. И сразу столкнулся с необходимостью сверять свои мысли с руководящими указаниями. Это было внове, я не привык под кого-то подстраиваться. Скоро понял: главный вершитель моей журналисткой судьбы и многих других - отдел пропаганды и агитации Запорожского обкома коммунистической партии Украины. Чиновники этого идеологического ведомства помяли или вовсе раздавили не одну творческую личность.