Через две недели, когда дух Лили окреп и она, наконец, покинула постель, доктор Метц увидел её походку, грациозную и легкую, совсем иную, без тени угловатости, что была у неё прежде и осталась у Сандры. В этот миг он с ужасом для себя понял, что своими собственными руками разверз пропасть между своими дочерями, даровав Лили мягкую и притягательную красоту, и оставив Сандру такой, какой она была всегда. Породив их едиными, в итоге он разделил своих дочерей, навсегда порвав незримую мистическую связь, что связывала близнецов.

Доктор Метц казнил себя. По незнанию и от отчаяния он совершил великое открытие, но совсем забыл о том, что требовал от других - всегда следовать принципам медицинской этики. Отныне он стал не лучше англичанина Рассела, что мучал тело белой женщины Мери. Сам же доктор Метц своим поступком истерзал души обеих своих дочерей.

– Но, учитель, - недоумевал Даниэль, - выходит всё закончилось на десятой стадии, а не на двенадцатой.

– Пожалуй, что так, - безрадостно признал Метц.

– Тогда чем же должны быть умножение и проекция?

– Не знаю. Великое Делание ведь не просто создание философского камня. В сути это создание идеального человека. Но мне не нужен идеал. Мне нужна моя дочь. Живой.

Да, он победил смерть, он выполнил наказ деда, альбионского доктора Рассела и "московского Сократа". Но "московский Сократ" наставлял воскрешать отцов. Отцов, но никак не детей. Доктор Метц запустил механизм воскрешения ровным счётом наоборот, но ему не было стыдно за это. Он сделал всё, как должно, потому что отцы не должны переживать собственных детей.

А в голове доктора неизменно мелькала нехорошая мысль. Это он, а не дед, закончил дело Диппеля Франкенштайнского - оживил покойника, родную дочь, приговоренную к смерти. И она стала совсем другой - новым человеком, что сможет жить в новом, безвозвратно изменившемся мире.

11

В один и дней Даниэль Гольдхаген пришёл с визитом в дом профессора Метца. На его скуле красовался свежий кровоподтек.

– Боже, мальчик мой, - воскликнул профессор, при виде ученика, - что с тобой случилось?

Смущаясь, Даниэль с неохотой поведал:

– Сегодня я как всегда проходил мимо завода. А молодые рабочие устроили на улице потасовку.

– И ты попал под горячую руку?

Даниэль кивнул и инстинктивно прикоснулся к ноющей ране:

– Они кричали что-то про еврея Толлера и его еврейское правительство и что иудо-марксисты отнимают у них страну. Наверное, они приняли меня за еврея, - и неуверенно добавил, - или марксиста.

Профессор Метц понимающе кивнул и спросил только:

– А ты увлекаешься марксизмом?

– Нет, - пожал плечами Гольдхаген, - политика мне не особо интересна. Пожалуй, даже совсем неинтересна.

Профессор услышал в коридоре приближающиеся шаги и окликнул дочь:

– Сандра, иди сюда. И захвати марлю со спиртом.

– Да нет, не стоит, - тут же засуетился молодой человек, - ничего серьёзного со мной ведь не случилось.

Но профессор дал знак молчать и не сопротивляться. Когда Сандра обрабатывала скромные боевые раны Даниэля, их взгляды встретились. Впервые они были так близки друг к другу. Впервые Сандра прикасалась к Даниэлю бережными, почти невесомыми движениями. Впервые он ответил на её взгляд своим, полным нежности и ласки. Сандра уже видела его таким, но тогда рядом с Даниэлем была Лили. Прежняя Лили. Сейчас же отчего-то Даниэль не спешил искать встреч со своей похорошевшей невестой, зато упорно делал вид, что навещает в их доме исключительно своего учителя.

А Лили поправилась, и уже ничто не напоминало о её недуге, разве что внешний вид. Порою Сандре казалось, что это не её любимая Лиза, а совсем другой человек, и дело тут было не только во внешности. Она помнила, как раньше на прогулках незнакомые люди приветливо улыбались им обеим - милым близнецам. Теперь же прохожие, особенно мужчины, обращали внимание исключительно на Лили, и ей это внимание несказанно нравилось. Словно чувствуя свою власть над мужчинами Лили одаривала их самыми разными улыбками - от скромной и приветливой до многообещающей и дерзкой. Порою молодые и не очень незнакомцы заискивающе заговаривали с ней, и Лили кокетливо поддерживала с ними мимолётную беседу.

– Лили, - укоризненно говорила ей сестра, - как ты можешь так?

– Что могу?
– непонимающе хлопала та пушистыми ресницами.
– Мы всего лишь разговаривали. Это ничего не значит.

А Сандра слушала и не узнавала сестру. Ещё никогда она не видела её такой легкомысленной и вместе с тем раскованной. Беззастенчиво она принимала записки от поклонников и завязывала с ними не только переписку, но даже соглашалась на встречи. И за всё это время Лили ни разу не вспомнила о несчастном Даниэле.