Палач, как и обещал, отдал голову ученым. Одни рассчитывали доказать математическим способом, что пропорции лица Хаарманна свидетельствуют о его врожденной склонности к насилию, другие надеялись выявить склонность к вампиризму в клетках его мозга. Профессор Метц относился к последним. Связь кровопийства и отдельных частей мозга с недавних пор стала для него глубоко личным вопросом.

Когда профессор Метц вернулся из поездки в Ганновер домой, у порога квартиры его встретила Сандра. Помогая отцу распаковывать багаж, она осторожно вынула склянку из саквояжа.

– Что это?
– глухим голосом спросила она, разглядывая, что же плавает в растворе.

– Это?
– спохватился профессор, - ничего, милая, просто препарат, мозг.

– Я вижу, папа, что это мозг. Но почему он такой отвратительный.

Профессор Метц озадаченно глянул в склянку, а потом снова на дочь. Сандра попятилась от стола, на который поставила препарат и обхватила голову руками.

– Почему мне страшно?
– жалобно вопросила она.
– Будто волосы встают дыбом и холод по спине. Папа, убери его!

– Хорошо, Сандра, хорошо.
– И он суетливо сунул склянку обратно в саквояж, лишь бы успокоить дочь, вот-вот готовую разрыдаться.
– Не волнуйся, я сейчас же унесу её в университет. Только переоденусь и унесу.

Сандра поспешила запереться в своей комнате. Профессор Метц так и не решился сказать дочери, что этот мозг принадлежал "ганноверскому вампиру". Теперь он четко уяснил, что чувства Сандры обострились настолько, что она всем нутром ощутила чужеродную ей самой сущность Хаарманна и пугающую природу его естества. И оттого профессору Метцу стало спокойнее на душе - значит, его дочь никогда не будет кровожадным чудовищем. А мозг Хаарманна наверняка даст ему ключ к пониманию, какой же дефект в организме заставляет смертного человека желать чужой крови. Может именно здесь, в склянке с раствором, и хранится первопричина порфирии королевских особ - её разгадка и лечение?

18

Несколько месяцев понадобилось Сандре, чтобы окончательно обрести душевное равновесие и перестать бояться собственного отражения. Лили позабыла обо всех своих увлечениях и делах, и все дни и ночи проводила рядом с сестрой. Только постоянные беседы с Лили отогрели душу Сандры. Она, наконец, снова почувствовала, что у неё есть самый близкий и понимающий человек, вторая половинка. Правда, о неделимом целом речи уже давно не шло. Их взгляды на жизнь по-прежнему разнились, зато на кровь и бессонницу поразительно совпадали.

Лили удалось растормошить Сандру и заставить её впервые за долгое время выйти из дома, чтобы сделать новую причёску в парикмахерской и обновить гардероб в магазине одежды. Домой Сандра вернулась преобразившейся и даже в хорошем расположении духа. Вечером Даниэль внимательно оглядел жену, но встретив её посуровевший взгляд, так и не решился ничего сказать. Зато высказался Отто Верт, что после долгого "карантина", как ему было сказано, вновь посетил дом Метцев-Гольдхагенов:

– А знаешь, - обратился он к жене друга, - новый стиль тебе очень даже идёт. Правда. Новый цвет волос, каблуки. Ты здорово похудела.

Сандра слушала комплименты и старательно изображала улыбку Джоконды, то и дело поглядывая на Даниэля, чтобы видеть как волнение на его лице сменяет смущение и замешательство.

Но Отто подвоха в новом облике Сандры упорно не замечал. Внешний вид Лили интересовал его куда больше, но даже рядом с возлюбленной он не забывал о деле:

– Профессор, - поспешил обратиться к нему Отто Верт, - вам известно имя Шойбнер-Рихтера?

– Нет. А должно?

– Он ваш бывший соотечественник, остзейский немец.

– Кажется, об этом ты меня когда-то спрашивал.

– Да в прошлом году, сразу же после "пивного путча".

– А, австриец Хитлер и его банда, - припоминая, кивнул профессор.
– Ты знаешь, в Германии сейчас много эмигрантов из бывшей Российской империи, за всеми и не уследишь.

– Вы поддерживаете с ними связь?

– Не особо. Видишь ли, мы переехали в Мюнхен не из политических соображений, а сугубо семейных. Мы в глаза не видели большевиков, и нам не за что клясть или превозносить Керенского с Колчаком. Одним словом, нам не о чем даже поговорить с теми эмигрантами.

– Ну а имя Виктории Мелиты вам знакомо?

Профессор помедлил с ответом, и все же с неохотой признал:

– Знакомо. Но сейчас её зовут иначе.

– Конечно, - согласился Отто.
– Она ведь теперь Романова, жена то ли великого князя, то ли императора всероссийского.

– Тогда уж самопровозглашенного императора, - поправил Метц.

– А вам известно, что самопровозглашенная императрица в прошлом году оплатила своими драгоценностями "пивной путч"?

– Виктория Мелита?
– не поверив своим ушам, переспросил профессор.