Все уже понемногу оклемались, начали осознавать, что самого страшного уже избежали, что остался последний рывок, финишная прямая, за которой – полное и окончательное освобождение от кошмаров, посылаемых стихией.

Гущин, Зинченко и Александра сидели в кабине. Зинченко, у которого не работала правая рука и совершенно заплыла кровоподтеком половина лица, пытался подбадривающе улыбнуться.

Гущин нажал на клавиши, выпускающие шасси, из створок вышли две стойки. Третья застряла намертво, оплавленная огнем. Две лампочки на пульте вспыхнули зеленым, но одна по-прежнему не горела. Гущин взглянул на Зинченко.

– Правая основная стойка шасси не выходит, – сказал Алексей в микрофон.

– Надо садиться на брюхо, – пожал плечами Смирнов в штабе.

– Одна искра – и все, – возразил один из помощников.

– Пусть сливают горючее.

– Не успеют.

– Садиться на двух шасси – это безумие. Машину разорвет, – решительно отрезал Смирнов.

– Убирайте шасси, – сказал один из помощников в микрофон Гущину.

– Не могу, все заклинило, – отозвался Алексей.

– Еще раз попробуй, – вступил Шестаков.

– Шасси заклинило! Колеса обгорели при взлете, механизм поврежден, что непонятного?

Собравшиеся в ужасе переглянулись.

– Леша, слушай меня, – вступил в разговор Гущин-старший. – Сбрасывай горючее, сколько получится. Будешь садиться на двух шасси.

Шестаков обратился к Смирнову:

– Может, залить полосу пеной?

– Там гроза, все смоет, – возразил тот. – А тут еще два шасси, скользко, они перевернуться могут…

– Тьфу! У нас кто-нибудь садился на двух шасси?

– У нас – нет, – ответил Смирнов. – За рубежом получалось пару раз, у суперасов. Остальные…

Он выразительно опустил большой палец вниз.

Гущин отключил связь и обернулся на Зинченко.

– Она более опытная, – кивнул он в сторону Александры, но та отрицательно покачала головой.

Зинченко тоже глянул оценивающе. Опыт Александры сейчас был против таланта Алексея. И опыт явно проигрывал ему…

– Справишься, – сказал Зинченко, решив тем самым все.

Но Алексей чувствовал, что ему оказан слишком большой лимит доверия. Он обернулся к Александре:

– Выйди. Выйди, я сказал!..

Александра вспыхнула, но вышла.

– Я не смогу, понимаете вы! – дал волю эмоциям Алексей, когда они остались вдвоем. – Я этого никогда не делал.

– Я тоже этого не делал, – ответил Леонид Саввич. – И она… тоже не делала.

Зинченко кивнул на экран монитора, где виднелась стоявшая в вестибюле рядом с носилками Олега Александра. Она смотрела прямо в объектив. А Зинченко – на Гущина. Предстояла посадка, и она будет не из легких. Почти такой же невыполнимой, как на тренажере. И даже еще более невыполнимой. Но ведь тогда Алексей все-таки посадил самолет!

– Леонид Саввич. Мне страшно, – признался Гущин.

– Мне тоже. И что теперь?..

Они поглядели друг на друга.

– Просто держи баланс до последнего. И гаси скорость, пока не ляжешь на крыло… Давай, стажер. Смелее, – напутствовал его Зинченко.

Гущин включил систему сброса топлива. У него дрожали руки. Из баков, расположенных в крыльях самолета, начинало распыляться горючее. Сейчас Алексею было страшно по-настоящему.

– Ну скажите ему что-нибудь!.. – попросила Тамара Игоревна отца Гущина.

Тот молчал. Вслушивался в шумы эфира. Прозвучал голос Шестакова:

– Переключаю вас на Петропавловск. Не подведите.

Алексей глубоко вздохнул и повел самолет вниз. Повсюду виделись непрерывные вспышки молний.

Вика, блистая улыбкой, объясняла пассажирам, что во время посадки надо убрать острые и колющие предметы, снять очки, колени обмотать покрывалами, положить на колени голову, а руками прикрыть. Во время инструктажа Вику швыряло из стороны в сторону, она с трудом удерживалась на ногах – но улыбку держала. Валера напрягся: у отца опять проблемы? Гречанка тем временем была занята своими заботами, она в ужасе пыталась понять: как жить дальше? Без документов, без книжки? Час назад она была готова жить без чего угодно.

Андрей подошел к Вове и спросил:

– Ты в лося играть умеешь? Вот смотри: делай вот так! – и, сложив ладони у лба, показал, как положить голову на колени.

Мальчик кивнул. Андрей обернулся к Сереже и его сестренке.

– И вы тоже.

Дети повиновались. Пассажир с чемоданом снимал, выставив объектив камеры из-под покрывала. Крылов положил под язык вторую таблетку и обратился к соседке:

– Ничего. В шахте страшнее.

Пожалуй, это было его единственное утешение на все случаи жизни. «Господи, для чего же он работает в шахте? – подумала соседка. – Ведь это немыслимо – постоянно работать и бояться!»