Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931
вернуться

Волошин Максимилиан Александрович
Шрифт:

25 ноября 1923

Коктебель

Портрет («Ни понизь пыльно-сизых гроздий…»)

Ни понизь пыльно-сизых гроздий У стрельчатых и смуглых ног, Ни беглый пламень впалых щек, Ни светлый взгляд раскосо-козий, Ни яркость этих влажных уст, Ни горьких пальцев острый хруст, Ни разметавшиеся пряди Порывом вззмеенных кудрей – Не тронули души моей На инфернальном маскараде.

23 августа 1924

Коктебель

Соломон

Весенних токов хмель, и цвет, и ярь. Холмы, сады и виноград, как рама. Со смуглой Суламифью – юный царь. Свистит пила, встают устои храма, И властный дух строителя Хирама Возводит Ягве каменный алтарь. Но жизнь течет: на сердце желчь и гарь. На властном пальце – перстень: гексаграмма. Офир и Пунт в сетях его игры, Царица Савская несет дары, Лукавый Джинн и бес ему покорны. Он царь, он маг, он зодчий, он поэт… Но достиженья жизни – иллюзорны, Нет радости: «Всё суета сует».

26 августа 1924

Коктебель

Шуточные стихотворения

На себя

Когда стихи я сочиняю, Не знаю, чем мне их начать. Когда начну, тогда не знаю, Чем эти мне стихи кончать.

1891

К Л. Л<яминой> («Низойди, о вдохновенье…»)

Низойди, о вдохновенье, Ты сегодня на меня! Слушай, Люба, мое пенье Я пою лишь для тебя! Хорошо ли посвященье? Похвалишь ли ты меня?

21 мая <1891>

Овечка (к Д. А.)

Что головку опустила, Черноглазая овечка? Что ты смотришь так уныло? Что не вымолвишь словечка? Или, может, полюбила Ты кого-нибудь другого? Что ты глазки опустила? Я не сделаю дурного! Хоть одно скажи словечко! Перестань меня томить! И тебя, мое сердечко, Буду я всегда любить!

1891

Письмо в стихах Зволинскому

Я пишу тебе, Зволинский, И пишу тебе стихами. Но о чем же мне писать-то? Это, право, я не знаю. Получив твое посланье, Я прочел его сейчас же. Правда, ведь оно не длинно – Ну да Бог с тобой, мой милый. Ты мне пишешь, что желал бы Знать всё то, что в это время, Как с тобой я не видался, Написал и сочинил я. Написал я очень мало И почти не сочинял я: Есть лишь несколько отрывков Неоконченных творений. Ну да разве это дело? Всё равно, что ничего ведь! Начал вот, от скуки ради, Я к тебе мое посланье. Пишу прямо набело я – Ничего, кажись, выходит. Пишу белыми стихами, То есть попросту размером И без рифмы сладкозвучной. Это, я клянусь Зевесом, Легче рифменных тех виршей, Что писал тебе я раньше, Легкий стих вот так и льется Обольстительным напевом Без помарок и преграды. Я тебе здесь написал вот Почти целых две страницы, Не ломая ни минуты Головы над трудной рифмой. И позволь тебе заметить: Повозившись так немножко, Можешь ты писать, как прозой! Вот недавно перевел я Таковым стихом, как этот, Одну греческую надпись, То есть вольным переводом, Своего прибавив много. И теперь, если ты хочешь, Я ее скажу до слова: «Расскажи, о странник, Спарте, Что мы здесь легли костями, Но себя не посрамили, Не нарушили законов. Возвести, что 300 греков Тут сражались за свободу Против трех мильонов персов И что мы как львы сражались. Почти все в неравной битве Все погибли за свободу, Прославляя Леонида, Вождя храброго спартанцев». Как находишь эту надпись – Иль хорошей иль плохою? Напиши мне в понедельник, Буду ждать я с нетерпеньем Твоего письма другого. Я боюсь, что ты как критик, Уважающий цензуру, Рифму любящий душою, Разразишься не на шутку На посланье мое громом. Да и правда: что за дерзость Вдруг писать – писать без рифмы! Это просто преступленье!! Не сердись, мой критик строгий: Сам Гомер, отец поэтов, Он одним писал размером – Тем гекзаметром священным, Что доныне все поэты Перед ним благоговеют. И Пиндар, который в песнях Победителей на играх Олимпийских незабвенных Воспевал, и тот размером Лишь одним, без легкой рифмы Написал свои все оды. И Гораций, и Овидий, И другие все поэты – И эллинские и Рима – Свои чудные посланья, Свои чудные поэмы Все писали лишь размером. И ты видишь, критик строгий, Что я прав перед тобою Чисто как агнец невинный… Ну, об рифме-то довольно. В другой раз, пожалуй, больше Напишу тебе, мой милый, А теперь пока довольно: Умолкаю, написавши Сто-стиховое посланье. До свидания, мой критик, Мой вельможный пан Зволинский. Остаюсь тебе покорный, Муз воспитанник примерный Кириенко-Шут-Волошин, Как зовет меня наш Кузя.

<Сентябрь 1891>

На Н. С<абани>на

Алла велик! Чрез Магомета Он древле чудо совершил: Собаке дал сан человека И даром слова оделил. Сей род Сабаниных всё жив поныне, Живет он, как и прежде жил. И хоть один из них и учится латыни, Но все собачьи он привычки сохранил.

<До 21 сентября 1891>

«Толстой! На что ж это похоже?..»

«Толстой! На что ж это похоже? Он еретик-с – ну, вот и всё. С своим Евангельем суется тоже… Ну, вот-с и больше ничего. Извольте-ка-с урок ответить, Да вашу книжечку-с пожалуйте сюда. Мне надо вам кой-что отметить. Наш будущий урок когда? Да! Послезавтра. Завтра воскресенье… Вам надо было бы поболее задать. Ведь всё равно, с практической-то точки зренья, Вы целый день-то будете гулять».

Январь 1892

«Сколько мыслей, сколько дум…»

Сколько мыслей, сколько дум Осаждают бедный ум; Сколько пламенных идей Рвутся к выходу скорей. Но в душе померкнул свет, И сказать их силы нет, Всюду ужас, мрак и страх, Силы нет в моих словах. Их нельзя в словах сказать, Невозможно удержать. А они сильней, сильней Рвутся к выходу скорей. От вопросов, мыслей, дум Ослабел несчастный ум.