— Не фонтан, — соглашается Пашка. — Нагнись, я тебе что-то скажу.

— Небось в ухо дунешь?

— Не, не дуну, — уверяет Пашка. Но когда Валька нагибается, Пашка не спеша слюнявит палец и, прикладывая его к Валькиным усам, говорит:

— У тебя ус отклеился.

— Ах ты шпана! — кричит Валька и подкидывает Пашку под самый потолок.

— Не надо, ну, не надо, — просит Пашка, — опусти. Лучше покажи приемы.

И Валька показывает приемы самбо, учит Пашку, как надо делать подсечку, бросок через себя, через бедро.

Мать приходит домой, когда сдвинуты и скомканы все половики. Валька стоит на коленях, а Пашка с криком: «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок» — наскакивает на него.

— Валентин Иванович! Что ты, что ты! — пугается мать. — С ним же нельзя так, он больной.

— Да какой он больной, — говорит Валька.

Но мать берет Пашку за руку и ведет его в маленькую комнату спать. В Пашкиной комнате помещается только кровать и маленький столик, беспорядочно заваленный учебниками и тетрадями. Над столом висят старенькие ходики с маятником и цепочкой, на которой подвешена гирька. Пашка очень любит подтягивать цепочку, когда гирька опускается почти до самого стола. На ходиках нарисована кошачья мордочка, и, когда маятник ходит туда-сюда, кот зыркает глазами то вправо, то влево. «Так-тэк, так-тэк», — отсчитывают часы.

Спать не хочется, и Пашка смотрит на белое морозное окно. Он слышит, как в соседней комнате мать и Валька собираются пить чай, как за стеной у Повалить да Катить звучит телевизор. Но потом Пашка начинает вспоминать всякую всячину и незаметно для себя погружается в сон.

Утром Пашка просыпается, как всегда, рано, и идет, шлепая по полу своими большими тапками, на кухню наливать воду в рукомойник. На кухне всего по семь: семь столов, семь примусов, семь ведер с водой, семь рукомойников. Пашкин рукомойник — четвертый, вон тот с зеленым гвоздиком. Пашка потихоньку льет воду из ковшика и чуть слышно напевает: «Геи, ребята, пейте — дело разумейте». Потом он шлепает назад будить мать. Он тихонько отворяет дверь в большую комнату и так же тихонько крадется к кровати, чтобы, как обычно, шепнуть матери: «Зайка, вставай умываться, уже полное копытце водицы».

Но когда заглядывает за спинку кровати, то видит, что мать не одна, что рядом с ней спит Валька. Пашка некоторое время созерцает непривычную для него картину и тихо уходит, осторожно затворив за собой дверь.

Он умывается, позвякивая алюминиевым гвоздиком. Нажмешь на него снизу вверх — и вода полилась, отпустил — уже не льется. Звяк-звяк…

«А все-таки хорошо, что Валька на мамке женился, — думает Пашка. — Интереснее жить будет. Вместе будем ходить мороженое есть, к бабе Фене ездить…»

На кухне в эту рань только бабушка Ариша из шестой комнаты, она что-то помешивает в кастрюльке на примусе. Но вот появляется Повалить да Катить и начинает начищать свои сапожки.

— Елена Самуилна, вы бы на кухне не чистили обувь-то, — говорит бабушка Ариша.

— А вы напишите заявление управдому, что я не приспособлена жить в коммуналке. Пусть мне дадут отдельную квартиру, — невозмутимо отвечает Повалить да Катить. И затем обращается к Пашке: — Может, я и тебе мешаю?

— А у меня мамка замуж вышла, — неожиданно говорит Пашка. — Я зашел сейчас к ней, а она с Валькой спит…

Пашка стряхивает капельки воды с зубной щетки и выходит из кухни, не видя, как у него за спиной ехидненько улыбается Повалить да Катить — «Ну, что, голубчики, попались?» и сокрушенно качает головой бабушка Ариша — «Дитя малое, неразумное…»

В своей комнате Пашка собирает в ранец книги и от хорошего настроения про себя напевает: «Холодок бежит за ворот, шум на улице сильней…»

Он слышит, как в другой комнате проснулись мать и Валька.

Они переговариваются за дверью шепотом, но Пашке от этого почему-то слышно еще лучше.

— Ты посиди тихонько, а я принесу тазик — здесь умоешься, — это голос матери.

— А может, пока Пашка спит, мне умотать? Да и коридорные твои скоро встанут… — откликается Валька.

Потом открывается дверь, и мать как-то наигранно радостно удивляется:

— Павлуш, а ты уже встал? Что же меня не разбудил?

— Не успел еще, — врет Пашка.

— А у нас Валентин Иванович. Мы вчера с ним заболтались, глядь, а уже и трамваи не ходят. Я ему на диване и постелила…

Мать целует Пашку в щеку и идет на кухню готовить завтрак.

— Телячьи нежности, — грубовато говорит Пашка и вытирает щеку ладошкой.

На улице еще темно, но зыбкий рассвет уже лег матовой бледностью на заиндевелые оконные стекла. И от этого спокойного света на душе у Пашки делается очень хорошо, и он уже вслух поет:

Он причесывается перед зеркалом, и, подскакивая на носочках, размахивает над головой расческой, будто саблей. Он еще продолжает петь и приплясывать, когда отворяется дверь и в комнату с красными, заплаканными глазами влетает мать.