— Тиша, друг мой! Прости меня, Тишенька! Я скоро приду к тебе, я не могу быть одна. Ты слышишь, я не могу без тебя, Тиша!..

Она целовала его в колючий подбородок и холодные уста. И только когда ее оттащили и свекровь недовольно зашептала ей на ухо: «Не убивайся так, от людей-то стыдно», — она увидела, что все сгрудились около могилы, а Маша и маленькая Полина стоят поодаль от всех одни-одинешеньки и, закрыв лица ладонями, тихо плачут.

Полина кинулась к дочерям, обняла их:

— Кровиночки вы мои родные, девочки золотые, не плачьте! Трудно нам, очень трудно, но что поделаешь! Давайте крепиться вместе, давайте друг друга поддерживать. А папки у нас больше нет…

Полина так и не смогла уснуть. Тянулись, путались и снова тянулись нити воспоминаний, пока за окном не проклюнулся дождливый рассвет. Она встала с постели, повязала косынкой волосы и стала убирать в квартире, гладить девочкам школьные фартуки, готовить завтрак… И опять машинально думала о своем сне, пытаясь разгадать его.

«Зачем Тихон приходил ко мне? Зачем я просилась к нему? Но он сказал, что нельзя мне с ним. Значит, еще рано мне туда, значит, надо жить, надо девочек на ноги поставить, а потом уже к нему. Но, видно, очень тоскует он там, если приходит во сне, жалеет меня…»

И когда переделала все дела, даже вытерла несуществующую пыль с подоконника, стола и шкафа, стараясь забыться в делах от тоски и горя, стрелки часов показывали только шесть утра. И тогда она достала из шифоньера осеннее пальто Тихона, его фуражку и повесила их на вешалку в коридоре. Но этого ей показалось мало, и она достала его перчатки и положила на тумбочку.

Потом сидела в коридоре, смотрела на фуражку, пальто, перчатки и обманывала себя и представляла, будто он дома, будто только что разделся и прошел в комнату. Но от этого становилось только еще горше, и она опять глотала горькие-горькие слезы.

Осторожный стук в дверь вспугнул ее. Смахнула косынкой слезы и отодвинула защелку замка.

— Здорово, девка. Это я к тебе чем свет, — ввалилась в дверь соседка Зина. — У тя хлебца не найдется? Мой-то недотепа не додумался вчера…

И остановилась, переводя взгляд с заплаканных глаз Полины на мужское пальто на вешалке.

— Что ты себе душу-то рвешь? Что ты сама себя-то пыткуешь?

Горластая Зина ругала Полину, потому что по-другому жалеть не умела.

— Хватит, девка, посидела и ладно. На работу тебе надо устраиваться, я так думаю. Сегодня же и поговорю. У нас как раз две проводницы в декрет ушли. В делах, туда-сюда, все веселее будет. А там, смотришь, и найдешь себе, может, кого. Знаешь, какие командированные есть мужики — орлы!

Полина ничего не сказала в ответ, а уткнулась лицом в мягкий живот Зины и заревела еще горше.

— Ну, будя, будя, девка, — смахивая редкие слезы и морща нос, перешла вдруг на шепот Зина. — Это я так. Будя, ей-богу.

Тихая зимняя ночь. За окном вагона плывут утопающие в мягком светящемся снегу поля и леса, далекие цепочки огней и россыпи звезд в небе.

Поезд уходит из родного городка в полночь, а в шесть утра прибывает в Москву на Павелецкий вокзал. Полина уже выдала пассажирам простыни, подбросила в печку в тамбуре угля и теперь в своем купе смотрит в окно. Звездно. Тихо. Светло. Третий месяц она проводница… Господи, как быстро летит время, как эти полустанки за окном! Сегодня ровно полгода, как нет Тихона.

Первые два месяца он снился ей чуть ли не каждую ночь, а днем голос его чудился так отчетливо, что Полина даже вздрагивала от неожиданности. А то вдруг ни с того ни с сего вспыхнет в памяти его жест какой-нибудь, улыбка или картина такая: сидит он, Тихон, на корточках у забора и гладит собаку хозяйскую (это когда в деревню отдыхать ездили). А то вдруг увидится, как раздетый до пояса Тихон стоит на одном колене и ловко загоняет молотком гвоздь (это когда сарай Анне Михайловне перекрывал). Все это было в первые месяцы, а теперь захочешь лицо его представить — и не получается: вроде и он, и облик его, но какой-то смутный, будто в запотелом зеркале. Только вот боль не уходит. Подумаешь, что нет больше Тихона, — и защемит, сожмется сердце.

Полина смотрит в окно и думает о том, как непонятна смерть. Когда Полина начинает думать о смерти, о том, что человек умирает и уже ничего не слышит, не чувствует, она заходит в тупик: получается какая-то огромная, необъяснимая пустота. Столько лет они прожили счастливо с Тихоном, и вот она смотрит в окно, думает, а… его нет и не будет. Зина говорит, что для жизни всегда можно кого-нибудь найти… Но ей-то нужен он, Тихон, единственный во все времена…

Мелькнула фонарями и ушла в темноту станция со странным названием — Акри. Чудное название! Прочитаешь его наоборот с конца, и получается — ирка.

Ручка резко дернулась вниз, и дверь решительно подалась в сторону. Так уверенно входила в купе только Зина.

— Ну что, девка, сидишь? Все печаль свою печалишь? Да брось ты ее под колеса, печа-аль…

Вот так у Зины всегда. Сколько раз ей бригадир говорил: «Зинка, не мусори на дистанции, ты и так уж одна всю дорогу зас…» А ей хоть бы что, у нее это просто: банки, склянки, печаль — все под колеса…

— Да нет, Зина, я так… Акри проехали. Назад прочитаешь — ирка получается. Может, любил кто-то эту Ирку и ее именем станцию назвал? А чтобы никто не догадался, он буквы переставил…