— Полина Афанасьевна, — пришла на помощь Зина.

— Можно и просто по имени, без отчества, — сказала Полина.

И Зина одобрительно закивала. Вынув откуда-то из-под полы своего кителя бутылку водки, она поставила ее на стол.

— Кутить так кутить! Это я, Сан Саныч, во всем виноватая. Смотрю — она совка, ты — орлец, она — вдовка, ты — вдовец. Дай, думаю, дело хорошее сделаю: сведу их вместе, чтобы не было скучно порознь. Вот… — Она потопталась на месте, не зная, что еще сказать, вздохнула и взялась за ручку двери: — Пошла я. Веселитесь, чего там…

Зина задвинула за собой скрипнувшую роликами дверь. Постукивали на стыках колеса, вздрагивала на окне шторка, тихо покачивалась в закупоренной бутылке водка.

«Жаль, — подумала Полина, — жаль, что Зина ушла. О чем теперь говорить? Ведь говорить что-то надо. Но все слова разом разбежались, а тут еще Сан Саныч улыбается и внимательно смотрит на нее».

Полина вспыхнула, смутилась:

— А я знаю, что вы так на меня смотрите. Это оттого, что на мне мужская рубашка, да?

— Какая рубашка?

— Вот эта, — показала Полина на торчащий из-под железнодорожного кителя воротничок желтой рубахи. — Вы знаете, в вагоне всегда холодно, а она, хоть и мужская, но теплая, байковая…

— Что вы, Полина Афанасьевна, я просто так смотрю…

Они посидели еще в тягостной тишине, наблюдая, как дребезжит и тихо сползает по столу стакан.

— А знаете что, — решительно сказал Сан Саныч, — давайте выпьем немного водки. Говорят, что это помогает. Вы пьете водку?

— Пью. Только вы мне чуть-чуть налейте, а то я сразу пьяная стану.

Она достала сыр, очистила два апельсина, нарезала колбасу. Сан Саныч неловко оторвал у металлической шляпки ушко и вилкой откупорил бутылку. Потом налил полстакана себе и немного Полине. Они чокнулись и выпили. Сан Саныч долго жмурился и выдыхал воздух, а Полина от волнения выпила свой глоток легко, но на всякий случай отщипнула корочку хлеба и понюхала ее.

— Ловко у вас выходит, — улыбнулся Сан Саныч.

— Я алкоголичка, — пошутила Полина. Водка мгновенно ударила ей в голову и вызвала веселость.

— Выдумываете, наверное?

— Ни капли. Я хроник. Восемь раз в вытрезвителе была.

— Ну, это вы точно врете.

— Конечно, вру. Я вина не пью вовсе. Если только на Новый год глоточек шампанского… А сейчас я пьяная — с ума сойти!

— Ну-у-у… Что-то вы рано захмелели… А у меня вот ни в одном глазу. Так нечестно. Я, с вашего позволения, буду догонять, — долил себе водки Сан Саныч.

— Налейте и мне, — пододвинула свой стакан Полина. — Уж коль начали спаивать, то спаивайте до конца.

— Воля ваша, так и быть, вдвоем сопьемся.

Теперь водка показалась Полине гадкой и противной до невыносимости. Она цедила ее сквозь зубы, пока горькой волной не захлестнуло горло. Полина до слез закашлялась.

Сан Саныч осторожно постукал ее ладонью по спине.

— Ничего-ничего, — попыталась сквозь слезы улыбнуться Полина, — ничего-ничего…

Веселость из нее улетучилась, стало тоскливо и холодно. Но надо было как-то поддерживать компанию, и поэтому она спросила:

— А вы что же, в Москву по работе ездили или как?

— Или как, — ответил он. — Я к дочке, к Маше, ездил, она у меня студентка.

— Ой, а у меня дочку тоже Машей зовут, а младшую Полиной. Муж ее так назвал в честь меня. Знаете, какой у меня муж был?..

Она помолчала немного и вдруг заплакала, отвернувшись к окну, за которым мелькала реденькая посадка.

— Не плачьте, — тронул ее за плечо Сан Саныч. — Мы так хорошо сидели, и вот теперь — слезы… Не надо, не плачьте!

— А я и не плачу, — улыбнулась Полина, продолжая плакать. — Может быть, вы и хороший, только ничего у нас с вами не получится. Не могу я себя пересилить, не могу…

Последнее «не могу» она произнесла виновато, почти шепотом.

— Ну что вы, что вы! О чем вы говорите, разве я чем обидел вас? Я же все понимаю. Может быть, мне уйти?

— О, господи, да причем здесь вы? Причем? Вы как-то странно говорите всё. Вы тут ни при чем.

— А кто же тогда причем?

— Никто, наверное… У меня, Сан Саныч, муж умер… Жили-жили — и вдруг нет его.

Полина плакала и говорила, плакала и говорила — о том, как они с Тихоном познакомились, как поженились, как он по роддомовской пожарной лестнице забирался на второй этаж, чтобы через окно посмотреть на розовую крошечную Машу, и как потом в конце мая у них вдруг запел чайник…