— Ой, ой, ой, — охала она так, как будто ожидала увидеть здесь дворец, а увидела конюшню, — ой, ой, ой, — иных слов у нее не находилось. — Пошлите домой, я не буду здесь ночевать, — обиженно капризничала она: кто слизнул, украл ее родимый, огромный, красивый дом?..

— Да что ты, мама, — урезонивала ее Анна, — на теплоход мы уже опоздали, в Конецдворье ночевать не у кого, Юлька такую дорогу снова не пройдет, да и я едва ноги таскаю. Чего ты разохалась? — Анна оглянулась. — Здесь же почти чисто. Это крысы насорили — вату раздергали, землю из нор вытаскали, а людей здесь не было: видишь, ни бутылок, ни окурков, печку не разворотили, на пол в углу не нагадили… Ты не бывала в горах, в турпоходах! Иной раз из избы окурки ведрами вытаскивали, да не по одному разу, а уж нагажено обязательно, и печь, как правило, разворочена, а тут — красота, почти порядок!

Анна нашла в сенцах бани таз и начала сгребать в него труху и кирпичи. Мать, все еще ворча, принялась помогать ей и вскоре вошла в раж, повеселела. Скоро на полу стало чисто, а баня стала походить на умытую деревенскую избу. За кроватью нашлась рама со стеклами — защита от комаров, нашлись и припрятанные чистые покрывала. Вот кровать только была одна.

— Мам, я пойду курганы посмотрю, — заметив, что солнце уже садится, решилась Анна. Было немножко жутковато. Но завтра, она понимала, ей будет не до того.

— Что ты, что ты, на ночь глядя — в Федулков лес, — воспротивилась мать.

— Пойду, мне надо, — заупрямилась Анна.

— Я тоже с тобой, — обрадовалась Юлька.

Не обращая внимания на протесты матери, они взялись за руки и пошли от бани на заход солнца — туда, где был "нечистый" Федулков лес и круглые "круганы". Но не прошли они и двадцати метров, как начали проваливаться в высокой траве в какие-то ямы. Анна присмотрелась — это опять были огромные комья земли, перепаханной и перекорчеванной здесь для чего-то, но уже поросшие высокой травой. Идти было невозможно: ноги проваливались по колено ежеминутно. О тропинках, бывших тут когда-то, о ровном поле надо было забыть. "Для чего перелопатили здесь луга? — Анне было не понятно. — Если для пастбищ — так коровы же здесь ноги обломают!"

Анна застыла, разглядывая луг: он лишь на первый взгляд казался ровным — под травой скрывались глыбы земли и глубокие рытвины. Из-под руки она вгляделась туда, где садилось солнце… А где же Федулков лес?..

До самого горизонта она видела траву и только траву…

Изничтожили. Федулков лес изничтожили. Смородиновые кусты и черемуху — все выкорчевали! А курганы — с землей сровняли? Да чем этот лесок провинился-то, кому он, такой маленький, помешал? И перевалов с малиновыми кустами Анна тоже не увидела — конечно, малина же посреди поскотины росла, тоже, значит, помешала… И башни силосной нет, и лесочка, что деревню окружал, — пусто вокруг, пусто, хоть свищи!

— Пойдем, Юлька, назад, — потерянно проговорила Анна. — Не судьба, значит…

Они вернулись в баню, где были полная чистота и порядок, и мать уже собрала нехитрый ужин.

— Мама, пойдем еще на речку, — не набегалась Юлька.

Анна и сама не прочь была прогуляться, хотя бы и к реке:

— Пойдем.

Они взяли бутылку для воды и "своим" коридором, обходя крапиву, пошли к реке.

Вода была уже полная — чувствовалось дыхание близкого моря, речка набухла, разлилась почти вдвое и была уже не жалкой речушкой, а чем-то живым, могучим и жутким в немой тишине. Темная вода быстро неслась мимо. Анна поежилась, как в детстве: в такую не полезешь купаться…

Юльку после ужина сразу сморило, и она уснула. Анна тоже растянулась на кровати, и места больше не осталось. Мать сидела на ящике и на предложение Анны перенести туда Юльку, а самой лечь отдохнуть, отказывалась наотрез:

— Не буду я тут спать, вот еще, ночь просижу, а утром на теплоход пойдем.

Анна спорить не стала, начала кемарить. Не хочет ложиться — все равно не переупрямить.

— Пойду косынку постираю, — нашла занятие мать, и явно с удовольствием "усырыкнула", как она говорит, на речку.

Анна соскочила со своего места — не мытьем, так катаньем! На освободившемся ящике она соорудила нечто вроде лежанки (повыше, от крыс подальше) и перенесла туда спящую Юльку: той много места не надо.

Скоро мать вернулась — вся искусанная комарами, но довольная: речка-то не изменилась, все так же стремительно течет в знакомых берегах!

— Перенесла-таки девчушку, — запричитала было она, завидев Юльку на ящике, но потом смирилась, улеглась на кровать — устала все-таки. Анна-то привыкла думать, что мать — железная, устали не знает, ан нет, тоже ведь из костей да из мяса… Вон с Юлькой-то с одной выматывается, а Аннина бабушка раньше здесь с шестью да с девятью внуками справлялась — об этом молодые тогда мамаши, дочери ее, не думали, а сейчас, когда самих припекло, поняли: "Ох, ведь это мы маму со своими детками раньше времени в могилу свели… Ведь пожила бы еще…" — да поздно.

Анна глядела в побеленный по саже потолок, на матицу:

— Нет, мама, что ни говори, а мы с тобой в деревне побывали. Вот лежишь сейчас на этом мягком матрасе — как у бабушки в дому, все точно так же. И солнце в окно заглядывает, и все как тогда, только будто не в избе, а в хорунке [3] .

Мать умиротворенно молчала — видимо, была согласна.

Они уснули и спали все беспокойно, но долго, проспав утренний теплоход, — вставать и уходить из дома не хотелось.