Вскоре пришел Евгений, и дед, в честь приезда старшего сына, слазал на чердак за бутылкой водки — еще с бабушкиных поминок у него ящик остался, и дед его уже пять лет бережет на свои похороны, постоянно пополняя такие вот внеплановые расходы.

Выпили. Дед не пригубил — сказал, что уже не выносит спиртного. Зато сыновья-инфарктники не отказались.

В избе было угарно — "систему обогрева" давно не топили, голова у меня трещала, и я решила выйти на улицу проветриться. Алька, младшая, запросилась со мной. Мы оделись и вышли с ней на вечерний темный двор, а потом и за калитку. На улице не было ни души, лишь светились окна ближних изб. Я стояла, вдыхая свежий воздух, задрав голову, разглядывала звездное небо, потом стала смотреть на окраину — в сторону кладбища. И вдруг… В пространстве над узкой полоской поля, разделяющей возвышенность кладбища — его ребристая высокая ограда была хорошо видна в неполной еще темноте — и окраину поселка, мелькнул — появился и исчез — огонек, а точнее, светящийся шарик величиной с апельсин и такого же, пожалуй, цвета. Как будто бы его кто-то бросил невидимой рукой. За ним — но в другой стороне поля — мелькнул другой. И — замелькали. То тут вспыхнет-потухнет, то там. "Может, детишки балуются? — подумалось. — Может, фонарики включают?" Но что-то высоковато над землей, да и светящееся пятно для фонаря великовато… Такое ощущение, что его как будто кто-то бросает по короткой дуге на высоте двух-трех, а то и четырех метров от земли… "Ясно — пришельцы, — буднично сделала вывод я, — больше тут нечему быть. Ничего здесь такого быть не может — ни машин, ни детей, да и не похоже это ни на фары, ни на фонари". А страх потихоньку уже начал охватывать — а вдруг придется "пойти на контакт" с незнакомцами? Положа руку на сердце, никогда не хотела я этого самого контакта, боялась я его и боюсь. Только помню — читала где-то, — что с "ними" можно мысленно "разговаривать". Вот я и начала "говорить": "Если это ВЫ, — думаю, — то пусть огонек вспыхнет еще раз, прямо сейчас". И — вспыхнул!

Алька моя, словно почуяв неладное, вдруг начала тащить меня в дом: "Пойдем, мама, пойдем", — хотя с ее росточка странные явления у кладбища ей не видны. "Пожалуй, действительно, пора в дом", — размышляю я, а сама двигаюсь к калитке, хотя еще не вдоволь насмотрелась на удивительные, парящие в полной тишине, светящиеся "апельсины". Закрывая калитку, я снова обернулась к кладбищу и, испытывая пришельцев, мысленно попросила: "Ну, еще раз!" И огонек снова явственно вспыхнул и пропал за березой, что росла неподалеку от калитки. Уверившись, что это, действительно, происходит возле кладбища, а не в моем воображении (да и не бывало никогда с ним такого), я решила "сделать ноги". Иду в дом, поторапливаюсь, но как бы нехотя, потому что явно понимаю, что струсила, и что ОНИ это тоже поняли и не простят — контакта "нечистой силы" со мной больше не будет. Мне и жаль, но и инстинкт самосохранения делает свое дело: я открываю дверь и захожу в (спасительный ли?) дом, понимая, что шанс этот теряю навсегда; причем темные сени преодолеваю уже стремительно…

За столом все те же: дед, отец, дядя. Я присаживаюсь и, отдышавшись, спрашиваю:

— Дед, что у вас там, между последними домами и кладбищем?

Дед не слышит:

— Вот вижу, что говоришь, а не слышу, что.

Я повторяю вопрос, он отвечает:

— Ничего нет.

Да я и сама знаю — утром ведь туда ходили. Там просто низина, заснеженная болотина.

— А что? — интересуется Евгений.

Я рассказываю про светящиеся шары.

— Что бы это могло быть?

— НЛО, — не задумываясь, отвечает Евгений. — Они у нас здесь уже появлялись, в газете писали.

Я молчу — и верю и не верю.

— Пойдем, посмотрим, — предлагает бесстрашный Евгений, и я нехотя тащусь за ним на темную улицу, понимая, что напрасно это делаю: ничего мы там уже не увидим. Это был контакт только со мной, я это знала.

Выходим за калитку, смотрим — конечно же, ничего уже нет. Темное поле, даже видно, где кусты растут; за ним, полосой, — кладбищенский забор. И все. Я вздыхаю:

— Я так и знала, что ничего ты уже не увидишь.

Мы возвращаемся в дом, я еще, с надеждой, взглядываю в сторону кладбища, но поле безнадежно мертво.

За столом поговорили еще о том о сем, наконец Евгений предупредил, что завтра зайдет рано, чтобы захватить с собой братца, напросившегося с ним в лес "на зайца", и ушел; дед отправился смотреть телевизор, включив его, как ни странно, на полгромкости, хотя, как мне показалось, он несколько недослышит, а я отправилась в "зал" устраивать лежанку себе и девчонкам на диване, который мы еще днем успели "обкатать".

Раздвинув диван, я увидела, что внутри, в складках, он весь покрыт паутиной; не замеченная нами днем, паутина свисала и по углам коврово-фортепьянно-зеркального "зала". Кое-как соскоблив ее и поняв, что спать придется в антисанитарных условиях, я пошла просить у деда простыню — о пододеяльнике мечтать уже не приходилось.

Дед выдал мне самошитую пеструю, но чистую подстилку, одеяло и предложил мне, постелив девчонкам в "зале", самой лечь на бабушкину кровать в ее каморке, от чего я почему-то отказалась… Да и девицы вряд ли заснут без меня: Алька вон кричит, что она боится паутины и спать здесь ни за что не будет.

Постелив и кое-как договорившись, кто из нас где будет спать, мы втроем улеглись на диване, причем я, смалодушничав, забралась в серединку… Отец, который час назад похвалялся, что всегда, когда приезжал, спал на "маминой кровати", сегодня почему-то тоже улегся на диване, под иконой, в спаленке, окно которой выходит на кладбище… Обрадовавшись, что все наконец угомонились, я выключила свет и довольно быстро провалилась в сон — ночь в дороге и угар в доме давали себя знать.

Из цепкого сна меня вырвал неожиданный, дружный рев… Я растрепанно вскочила: обе мои тетери, сидя на диване, ревели в два голоса:

— Мы не будем тут спать, мы боимся, нам страшно, мы хотим домой!..

Я не могла понять, чего это они испугались, ведь завыли они ни с того ни с сего, никто их не пугал; может, почуяли чего?..

Яна, оказалась, не хочет спать с краю, а Алька — "рядом с паутиной". Пришлось перетасоваться, после чего на краю оказалась я, а Алька в середине. Я снова попыталась заснуть (девицы это сделали на сей раз мгновенно). Но… не тут-то было. Девчоночий страх вдруг передался мне, и я, ни о чем другом, кроме как выспаться, не мечтавшая, вдруг вся насквозь оказалась пронизана длинными ледяными иглами страха: вспомнилось кладбище… бабушка-"колдовка"… огни-"апельсины"… Сжавшись под одеялом, я большими глазами смотрела в темное окно, ожидая с минуты на минуту появления в нем светящегося "летающего объекта" или еще какой-либо нечисти. Слепящий мертвенный свет — видимо фонаря, которого я не заметила вечером, — бивший в окно, казалось, исходил от зависшего на месте НЛО и, предвещая несчастье, неумолимо раздражал. И все-таки я заснула, а точнее, забылась, а может, вошла еще в какое-либо состояние, потому что как бы видела себя со стороны — лежащей на этом диване — и знала, что добра мне ждать нечего…

И точно. Вскоре я "увидела" руки — отдельные от туловища, невидимо-прозрачные, изящные кисти рук, которые совершенно самостоятельно подобрались к моему горлу и, вцепившись мертвой хваткой, принялись душить меня, причем настолько явственно, осязаемо и не на шутку, что я принялась во сне отдирать эти цепкие, жесткие, жилистые, вполне реальные руки от своего горла, пытаясь освободиться, и в то же время как бы наблюдала все это со стороны… Как только отодрала их, я проснулась, но все еще явственно ощущала их в своих пальцах… Я стала тут же проверять: может, я неправильно лежу, может, меня душит одеяло? — но нет, ничего подобного. Все вроде бы нормально. И только мертвенные пронзительные лучи фонаря тянутся сквозь окно…