Однажды утром, когда Маша в очередной раз выбиралась из подвала наверх, ее окликнули. Поняв, что зовут ее, Маша замерла, втянув голову в плечи, и, не оглядываясь, ждала расправы. Грузная и грубая тетка-дворничиха, подойдя, с удивлением осмотрела помятую, затрепанную, не по сезону легкую одежонку Маши, ее ввалившиеся грязные щеки, затравленную позу — глаза в землю…

— Ты что это там делаешь, красотка? — съязвила дворничиха, с подозрением глядя на Машу.

В ответ Маша только глубже втянула голову в плечи: поймали ее, как вора, — о чем говорить?

— А ну-ка… — заскрипела дворничиха. — То-то я тебя не первый раз вижу, — заподозрила она неладное. — Пойдем-ка со мной! — сменила она тон на официальный. — Ты никак нездешняя? — продолжала тетка походя допрашивать Машу.

Маруся не отвечала. По ее грязным щекам медленно текли слезы. Не ждавшая никакого участия в своей судьбе, даже такого грубого, застигнутая им врасплох, она плакала. Слезами изливалась ее накопившаяся усталость от безысходности, ее полное безразличие к своей дальнейшей судьбе… Покорно, не утирая слез, она шла вслед за грозной, вооруженной метлой женщиной, которая вела ее через двор неведомо куда.

— Что ж ты молчишь? Не хочешь рассказать?.. — дворничиха сердито оглядывалась на Машу. — Ну да ладно, сейчас с тобой поговорят, — пригрозила она.

Привела она Машу в соседний дом, в казенное помещение, прокуренное насквозь, — наверно, теми ребятами с красными повязками, которые сновали туда-сюда по коридору. В комнате, куда они вошли, за столом сидел усатый участковый. Маруся как увидела его рыжие усы, так чуть не умерла со страха. Оторвавшись от бумаг, участковый сурово посмотрел на странную процессию.

— Евгений Петрович! Вот красотку к вам привела, — доложила дворничиха. — В подвале как будто обретается, второй раз уж ее вижу… Спрашиваю ее — молчит, кто такая — не знаю. Гордая! — поджав губы, пожаловалась она. — Вам, может, расскажет. Поспрошайте-ка ее, чего это она по подвалам шатается!

Бдительная хозяйка двора уселась у двери, приготовившись услышать, как расколется перед милиционером девчонка. Но участковый, уточнив, в подвале какого дома обреталась "жиличка", отпустил дворничиху.

— Осподи, и надаешь же ты… таких! — не удержалась рассерчавшая дворничиха, на прощание облив презрением Марусю. Но помещение ей пришлось оставить незамедлительно.

Маша осталась один на один с усатым участковым, который хмуро разглядывал ее, прохаживаясь по комнате и скрипя огромными черными сапогами. Лицо Маруси совсем покраснело от стыда и страха. "Ой, тюрьма, тюрьма мне, ой, тюрьма, — только и крутилось в ее голове, — а-Осподи, спаси и помилуй мя, а-Осподи!.." — тыльной стороной кулака она отирала со щек слезы и все ниже опускала голову.

— Ты что, из деревни? — рассмотрев Машу, задал первый вопрос участковый. — "На бродяжку не похожа, те слишком наглые".

Маша кивнула головой.

— Давно приехала?

— Давно, не помню…

— Родные здесь есть?

— Тетенька, да она уехала…

— Так ты что — в подвале жила?

Маша кивнула:

— Угу, — и заплакала тоненько, в голос, вспоминая свое, как у зверя, подвальное житье, и за все человечество жалея себя.

Милиционер крякнул. С рассказом у "пещерной жительницы" дело не клеилось: на вопросы задержанная либо отвечала односложно, либо кивала головой. Кое-как наконец картина прояснилась. Непонятным для участкового оставалось одно: почему девчонка забилась в подвал, не идет сейчас ни к тетке, которая давно уже, наверно, приехала, ни в училище, куда собиралась поступать и куда уже опоздала, ни домой не возвращается? Но Маша упорно молчала, когда вопросы касались главного, и только сильнее шмыгала носом. "Туповата, упряма…" — таких упрямых участковый уже знал: пугаешь — плачут, но свое все равно вымолчат.

— Значит, назад, в деревню, не поедешь? — строго подвел он черту.

Маша энергично замотала головой.

— Так… Но не в подвал же тебе возвращаться! — милиционер подумал. "И куда тебя… такую?" — Работать пойдешь?

Маша оживилась:

— А можно? — двумя руками отерев слезы, она с надеждой взглянула на участкового.

— М-м… дворы будешь убирать. В общежитии, в комнате, — жить.

Маша ошалела от нежданной радости.

— Буду-буду, дяденька, ой, как хорошо-то, дяденька, — забормотала, затрясла согласно головой она.

— Ну, договорились, — милиционер поднял телефонную трубку.

К вечеру Маруся получила койку в общежитии, а назавтра приступила к уборке дворов. "Вот и у меня такая метла", — горделиво думала она, с деревенской тщательностью выскребая тротуары и дорожки. Стало ей покойно, радостно — неожиданное счастье свалилось на нее. Правда, в комнате вместе с ней жили две соседки — шустрые деревенские девчонки, которые уже успели освоиться в городе, — их Маша как-то сторонилась. Ей было стыдно за себя перед ними, хотя они и не подозревали о ее тайном позоре. Но позор этот все еще ее тревожил, не давал покоя. Долго еще она пребывала как бы в полусне, и не могла отойти от этого состояния. Но работа ей нравилась, соседки были незлобивые, и она потихоньку, неделя за неделей, стала отходить, слушать вечерами болтовню девчонок, робко с ними посмеиваться.