— Ты думаешь у них не найдется, чем тебя убить?

— Нет, я не об этом. Я имею в виду, что у них нет своих гранат.

— Да и у нас тоже нет своих. Какая разница?

— Мы их отнимали.

— Верно, — произнес Йован, — мы их отнимали, а они их получали. Хватит пропаганды! Пусть так. И все-таки приятно, когда у человека хватает боеприпасов. Даже если они получены в «подарок». Они все равно хорошо работают.

— Не так, как отнятые, — заметил старик.

— А ты молчи. Твоя песня спета.

— Ну ладно. Пусть я старый и задыхаюсь, — сказал старик. — А ты? Начал расхваливать бандитов?

— Я их не расхваливаю. Я стрелял в них.

— А теперь не хочешь? — спросил Минер.

— Что я хочу, это мое дело.

— Тогда уходи от нас! — резко бросил Минер.

— Уйду, когда сам захочу.

— Йован, — повернулась Адела, — успокойся.

Он замолчал.

Эта была первая ссора между нами. Впервые Минер просил кого-то оставить нас.

XIII

Кроваво-красное солнце плывет по небу, одинаково благосклонное и к армиям и к бандитам. Нам уже не приходится считать себя армией. Четыре наши дивизии, которые двадцать дней назад прорвались на Сутьеске, теперь вели бои где-то на западе, как армия с армией. А мы понимали, что рано или поздно столкнемся с сельской стражей, с бандитами. И солнце будет свидетелем этому. И все же у меня где-то теплится зыбкая надежда, что кому-нибудь из нас удастся обо всем рассказать людям…

Передо мной лежит записная книжка немецкого унтер-офицера. Она перешла ко мне вместе с его штанами. Я в состоянии перевести каждое пятое слово. И этого достаточно, чтобы понять основное, а фантазия дорисует остальное. Листаю страницы. Мелькают имена Бруно, Гофмана, обер-лейтенанта Ванга. Как же прошли четыре последних дня? Четыре дня из жизни человека, чьи штаны я ношу?

…За четыре дня до своей смерти унтер, видимо, грелся где-нибудь на солнце и размышлял. «Нет, — говорил он себе, — я не очень ненавижу врага. В самом деле, я ведь не очень не люблю партизан. Я даже стал уважать их за храбрость». Люди, которых он уважал, безусловно, были хорошими солдатами.

— Следует признать, что они продержались два года, — вполголоса произнес он.

— Что? — спросил Бруно.

— Я думаю, что приятнее разбить врага, который умеет драться.

— Мне бы хотелось, чтоб они были послабее.

— Ты никогда не станешь солдатом.

— Вы меня не так поняли, фельдфебель, — покраснев, как рак, сказал Бруно. — Солдаты нужны нам в другом месте.

Они, должно быть, несколько минут помолчали.

— Будем ли мы завтра участвовать в их уничтожении? — спросил Бруно.

— Я думаю, нет. С этим покончат егеря.

Победа была налицо, если считать, что они вывели из строя одиннадцать тысяч партизан. В этом им немало помог тиф. Они восхищались своей артиллерией, взбиравшейся на неприступные утесы, и своими саперами, что прокладывали тропы там, куда прежде не ступала нога человека. «Только немцы могли этого добиться! Лучшие солдаты всех времен! Но, — размышлял Гофман, — вместе с итальянцами нас было свыше девяноста тысяч. — И эта цифра смущала его. — А их в пять раз меньше! И если их не раздавить, они снова создадут свободную территорию [5] … Их нужно уничтожать всех до одного! Нужно с корнем вырывать эту сорную траву!» — убеждал себя Гофман в канун боя.

Я перевернул страничку записной книжки.

Вот Гофман увидел, как патруль привел пленных партизан — двух мужчин и девушку. Гофман и Бруно подошли ближе, к офицерской палатке. Девушка была маленькая, светловолосая, миловидная.

— Из какой вы части? — спросил их лейтенант.

Все трое молчали. Высокий широкоплечий партизан сверху вниз смотрел на часовых. Руки ему связали тонкой льняной веревкой, отчего пальцы затекли и припухли. Он производил впечатление сильного человека. Его правое плечо опоясывал бинт. Другой партизан был поменьше ростом и помоложе.

Старший спокойно выдержал взгляд лейтенанта и не произнес ни слова.

— Вы! — офицер ткнул пальцем в младшего.

— Из пролетарской, — произнес тот, поперхнувшись.

Вскоре он рассказал, что служит всего третий месяц, и объяснил, где находилась его часть, когда он с ней расстался.

— Где теперь ваша часть?

Молодой партизан махнул рукой куда-то на запад. Лейтенант понял. Потом он снова обратился к старшему: не желает ли пленный дать сведения немецкой армии?

Высокий партизан покорно подошел к офицеру вплотную, словно желая сообщить ему что-то очень важное и вдруг, неожиданно согнувшись, ударил связанными руками лейтенанта по лицу.

Немецкий офицер оцепенел. Потом отскочил на два шага и расстегнул кобуру. В этот момент выстрелил кто-то из часовых. Высокий партизан упал, сраженный пулей в затылок.

Стоя под высокой сосной, Гофман вспоминал Вильгельмштрассе и Аллею победы. Чудесные берлинские аллеи! Обширный парк пересекает город. И его вилла с колоннами! Он представил себе переднюю и подумал об отцовской библиотеке. Там он часто работал, и все предсказывали, что из него получится способный инженер.

Когда он приезжал домой, отец разочарованно спрашивал: