— Они только что были, — убеждал меня юный командир.

— Может, заснули и теперь не могут нас найти?

— Не знаю. Кой черт их заставил уйти? Когда мы в последний раз пошли, я проверил всех дремавших… — Он немного замешкался и отвел меня в сторону: — Сбежали они.

— Плохо за людьми смотришь.

Командир промолчал.

— Уже час ночи! — встревожился Хильмия.

Время даже не бежало — оно летело, а мы еле передвигались.

— Видно, рано мы придем, — ехидно бросил кто-то.

— Прикуси язык! — обозлился Хильмия.

Солдат угнетало это топтанье на месте. Исчезновение двоих очень обеспокоило меня. В других взводах дезертиров не было. Пропал, правда, связной, которого послали снять последних часовых. Командир полагал, что он напоролся на немцев.

Непрерывно сыпал мелкий дождь. Почему же все остановились? Ведь там, у реки, ждали нас. Для всеобщей атаки не хватало людей. А время летело в безмолвии ночи. «Опоздаем», — думал я, кусая губы…

Приклад был мокрый и скользкий. Впереди шагал боец с длиннющими усами. На солнце, вспомнил я, его усы похожи на стебли табака. Он был из горцев и пошел воевать, когда немцы сожгли его дом…

В лесу пахло прелыми листьями. Мы все промокли до нитки. Шли молча, шлепая по лужам, спотыкались о камни. До Сутьески осталось идти десять — пятнадцать минут. Внизу уже расчистили дорогу, и колонна стала продвигаться быстрее. Мы буквально засыпали на ходу: трое суток без сна давали себя знать. И все же мне не хотелось верить, что нас могут уничтожить. Часть, в которой я служил, еще ни разу не была разбита. Всегда находился какой-то выход…

По многочисленным тропинкам бойцы спускались к реке. Здесь собралось рот сорок. Правда, во многих частях не насчитывалось и одной трети, так как за последний месяц было много потерь. Еще меня смущала сутолока. Такого мне еще не приходилось видеть за годы борьбы. Конечно, по опыту я знал, что все выглядит иначе, если смотреть «сверху», из штаба…

Наконец дождь перестал, и стало проясняться. Потянул холодный ветер. Было что-то около трех часов пополуночи. На рассвете нам предстояло перейти реку и атаковать основные позиции немцев.

Командир роты приказал нам пропустить госпиталь. Мы сошли с тропы и остановились.

XXV

— Стучали костыли, ковыляли раненые, поскрипывали носилки, — продолжал свой рассказ Минер. — Время от времени раздавался стон. Некоторые были так забинтованы, что и головы не видно. Вся эта масса раненых закрывала дорогу частям, подходившим с разных направлений. Я невольно подумал, что из-за госпиталя мы можем опоздать.

— Вот так же спускались к Сухому Долу, — произнес Хильмия. — Шла пехота, а раненые подумали, что их бросят. Их было человек восемьсот, и на дорогу выползло сотни три. И вот, пошатываясь, еле передвигая ноги, они потянулись за взводами. С неба нас обстреливали самолеты. Напрасно пытались мы их успокоить. Паника продолжалась около часу.

— Там были только раненые?

— Нет, и тифозные. Кожа да кости. В глазах застыла мольба. Они шли за нами, и каждый надеялся, что это именно его часть, из которой он выбыл, подхватив тиф.

«Тиф может вывести из строя целую армию», — с тревогой подумал я и спросил:

— А откуда они были, тифозные?

— Из седьмой дивизии, — удивленно посмотрел на меня Хильмия.

— Эти раненые из Главного госпиталя.

— Теперь все здесь, — двусмысленно заметил Хильмия.

Цепочка носилок оборвалась. В общей толпе мы увидели пленных итальянцев.

— Porca madona! — послышался грубый голос. И затем протяжный, плаксивый: — О mamma mia, mamma mia!

Босыми ногами ковыляли они по камням. Почему это пленные всегда спотыкаются? Их плохо кормят? Многие наши тоже одеты в тряпки и на ногах у них рваная обувь, кое-кто тоже идет босиком. Еды нам тоже не хватает. Но у нас даже многие раненые находят в себе силы шагать со всеми. Некоторые из них несут. оружие. А если и падают, то молча встают и идут дальше, забросив на плечо винтовку…

Опять потянулись носилки. Их несли итальянцы. Вдруг послышался звук падающего тела и глухой удар о землю.

— О mamma mia!

— Скотина! — зарычал кто-то.

— Ей богу, товарищ, мы не виноваты. Сил нет.

— Разве тут прорвешься? — вздохнул Хильмия.

— Ты прав. Что можно ждать от этого марша?

Мы были беспомощны перед огромной лавиной раненых. Бесполезно было доказывать, что роты опаздывают на позиции. Измученные люди инстинктивно чувствовали беду и, преодолевая боль и слабость, пытались уйти вместе с армией. Падая, они создавали заторы. И обойти их было просто невозможно, так как справа высились отвесные скалы. Все это увеличивало состояние всеобщей растерянности. Правда, порядок соблюдался: бойцы шли со своими командирами, раненые — в своих группах. Суматоху создавали в основном тифозные. Но что с них спросишь?

Хильмия споткнулся обо что-то. Нагнувшись, он поднял винтовку.

— Кажется, скорострельная, — заметил я.

— Особый карабин. Похож на итальянский, только легче и короче. Возьми его себе, — предложил Хильмия.

Мы спустились в Мрачну Долину. Через нее лежал путь за реку. Комиссар нашей роты шагал впереди.

— Знаешь, — говорил мне комиссар Бранко, — когда мы подбирали раненых у моста, с нами был один парень. Светловолосый, худой. У него потом шрапнелью руку оторвало. И пока он был в сознании, все кричал: «Сестра, сестра!» А она потом плакала, я видел… Она пришла с той группой из Далмации. Девушки — прямо из гимназии…