XV

Адела ничего не рассказывает. Или ей не о чем рассказывать, или она не хочет? Она, видно, больше любит слушать других. Девушка избегает встречаться со мной взглядом, хотя нет-нет украдкой да и посмотрит на меня. Почему я не равнодушен к ней?

Адела шагала впереди меня. Я любовался, как ловко ступает она по земле, словно серна или газель. Невозможно не любоваться ею! Наверное, она считалась первой красавицей в шибеникской гимназии. А может, это мне просто кажется? Кажется, будто видел ее у выхода из какого-то парка, или на фотографии, или на школьном дворе? Давно, до войны? Два с половиной года назад? Мне иногда вспоминаются лица девушек, которых я видел в пути, скитаясь по пыльным дорогам.

Я все еще помню одну — с тех пор, как уходил из поселка. Мне хотелось обнять ее, потому что она походила на Соню Хени, и на мою сестру, и еще на многих девушек. Она стояла, опершись на изгородь.

— Куда идете, бродяжки?

Я не обиделся.

— В мир.

— Трудно пешком шагать? — спрашивала она, осматривая нас с ног до головы. Я давно уже не чистил ботинки, и они были пепельного цвета.

— Из школы убежали?

— Возможно.

— Или из дома?

Я молчал. Мне было семнадцать лет, и на губах у меня еще молоко не обсохло.

— Пойдите сюда, — позвала девушка и, когда я приблизился, приколола мне розу. Я схватил ее руку и поцеловал. Она смутилась и махнула мне вслед.

Нет, она не окликала меня и не прикалывала розу, Она держала ее в руке и просто посмотрела на меня. И это все! Остальное я выдумал. Я шел мимо девушек, и они оставались равнодушными ко мне, бродяге. Они но понимали моей тоски…

Адела свернула с тропинки. Я пошел следом. Поравнявшись с ней, положил руку на ее плечо. Она пристально на меня взглянула.

— Здравствуй!

— Здравствуй, Грабовац! Тебе нужна опора?

— Нет.

— А я подумала, что нужна, — как отрезала, сказала, девушка.

Мы уже недалеко от Пушкинского Брда. Среди редких сосен все чаще попадаются каменистые маковки, похожие на перевернутую лодку. Верхние слои известняка в эту пору обрастают травой, годной под корм овцам. Только где теперь овцы?

Солдат Лера в горах не было. Лишь на узких горных тропах остались следы лошадиных копыт. Закопченные скалы и раскиданная земля повсюду рассказывали одну и ту же повесть. Правда, дожди уже основательно смыли следы боев, бывшие биваки поросли свежей густой травой.

Мы спускаемся в каньон.

— Ох! — вскрикнула Рябая, хватаясь за ветку.

Склон отвесный. Ни одна лошадь не пройдет по такой крутизне. Тропа петляет по скалам. С южной стороны они вымыты дождем, на востоке — ноздреваты: здесь больше поработал ветер. Один из утесов держится на тонкой каменной подставке и, кажется, вот-вот обрушится в бездну.

— Погодите, — произнес старик.

— Что такое?

Старик показывал на запад. Судейский позвал Йована:

— У тебя глаза лучше.

Йован, как всегда, проворчал:

— Чего ты нас задерживаешь?

— Что ты увидел? — спросил Минер.

— Ограду, — ответил Йован после долгого молчания.

— Это в самом деле ограда? — спросил старик.

— Ограда, — сердито повторил Йован. — А ты хорошо слепцом прикидываешься.

— Спасибо, — старик приподнял на голове круглую шапку, словно обращаясь с просьбой. — Твоя мать вовремя тебя родила.

— Не ссорьтесь! — произнес Минер.

Адела стояла на тропинке внизу и, когда Йован поравнялся с ней, укоризненно сказала:

— Опять вы ругаетесь!

Он махнул рукой и даже не взглянул в ее сторону.

Мы шли дальше. Только камешки сыпались из-под ног.

— Трудно стало идти, — сказал Минер.

— Мне тоже, — признался я.

— Колени — как свинцом налиты.

— От голода. На колени самый большой груз приходится. А теперь этот механизм ослаблен.

Я произносил слова наобум и удивлялся их логике.

— Будет ослаблен, если испорчен механизм, который управляет миром, — ответил Минер. — Нам еще сто километров. Это много?

— Нет.

— Только б народ не убежал с этой проклятой горы.

— Слушай, неужели мы все время будем идти по горам?

— Если спустимся в Жупу, может случиться беда.

— И все-таки надо. Так ведь невозможно.

— Но спуститься вниз — еще опаснее,

— Мы не хотим видеть чужую смерть, — сухо сказал я, — но можем увидеть свою — от голода.

— Поговорим об этом потом, когда придет время.

— Почему не сейчас?

— Рано, — ответил Минер.

— А если нет?